Гарики из Иерусалима. Книга странствий

Губерман Игорь Миронович

* * *

Как жить, утратя смысл и суть? Душа не скажет, замолчала. Глотни вина, в толпе побудь, вернись и все начни сначала.

* * *

По каменному тексту городов скользя, как по листаемым страницам, я чувствую везде, что не готов теперь уже нигде остановиться.

* * *

Скорее все же для потомка, а не для нас пишу усердно я о том, как пылал

и гас.

* * *

Душа не потому ли так тоскует, что смутно ощущает мир иной, который где-то рядом существует, окрашивая смыслом быт земной?

* * *

А на небе не тесно — поверьте — от почтенных, приличных и лысых, потому что живут после смерти только те, кто при жизни не высох.

* * *

Нас как бы судьба ни коверкала, кидая порой наповал, а мне собеседник из зеркала всегда с одобреньем кивал.

* * *

Не Божьей искры бытие, не дух я славлю в восхищении, а воспеваю жизнь в ее материальном воплощении.

* * *

За то греху чревоугодия совсем не враг я, а напротив, что в нем есть чудная пародия на все другие страсти плоти.

* * *

Я люблю, когда грустный некто под обильное возлияние источает нам интеллекта тухловатое обаяние.

* * *

Мне жалко всех, кого в азарте топтал я смехом на заре, — увы, но кротость наша в марте куда слабей, чем в октябре.

* * *

Всегда живя в угрюмом недоверии, испытывая страха нервный зуд, микроб не на бациллы и бактерии, микроб на микроскоп имеет зуб.

* * *

Грешил я с наслаждением и много, и странная меня постигла мука: томит меня не совесть и не скука, а темная душевная изжога.

* * *

Я много съел восточных блюд, и вид пустыни мне привычен, я стал задумчив, как верблюд, и, как осел, меланхоличен.

* * *

Восхищенные собственным чтением, два поэта схлестнули рога, я смотрю на турнир их с почтением, я люблю тараканьи бега.

* * *

Стихов его таинственная пошлость мне кажется забавной чрезвычайно, звуча, как полнозвучная оплошность, допущенная в обществе случайно.

* * *

Устав от накала дневного горения, к подушке едва прикоснувшись, я сплю, как Творец после акта творения, и

так же расстроен, проснувшись.

* * *

Жалеть ли талант, если он живет как бы в мире двойном и в чем-то безмерно умен и полный мудак в остальном?

* * *

Гетера, шлюха, одалиска — таят со мной родство ментальное, искусству свойственно и близко их ремесло горизонтальное.

* * *

Снимать устав с роскошных дев шелка, атласы и муары, мы, во фланель зады одев, изводим страсть на мемуары.

* * *

Мне забавна в духе нашем пошлом страсть к воспоминаниям любым; делается все, что стало прошлым, розовым и светло-голубым.

* * *

Настолько он изношен и натружен, что вышло ему время отдохнуть, уже венок из лавров им заслужен — хотя и не на голову отнюдь.

* * *

Жизнь моя на севере текла, я в жару от холода бежал; время, расширяясь от тепла, очень удлиняет жизнь южан.

* * *

В момент обычно вовсе не торжественный вдруг чувствуешь с восторгом идиота законченность гармонии Божественной, в которой ты — естественная нота.

* * *

У нас, коллега, разные забавы, мы разными огнями зажжены: тебе нужна утеха шумной славы, а мне — лишь уважение жены.

* * *

Я не измыслил весть благую и план, как жить, не сочинил, я что придумал — тем торгую, и свет сочится из чернил.

* * *

Читатель нам — как воздух и вода, читатель в нас поддерживает дух; таланту без поклонников — беда, беда, что у людей есть вкус и слух.

* * *

Гул мироздания затих, и, слово к ритму клея тонко, я вновь высиживаю стих, как утка — гадкого утенка.

* * *

Если жизни время сложное проживаешь с безмятежностью, то любое невозможное наступает с неизбежностью.

* * *

Залей шуршанье лет журчаньем алкоголя, поскольку, как давно сказал поэт, на свете счастья нет, но есть покой и воля, которых, к сожаленью, тоже нет.

* * *

Полностью душа моя чиста, чужды ей волненье и метание. кто привел на новые места, тот и ниспошлет мне пропитание.