Гармония по Дерибасову
Шрифт:
– Светлая, - потемнел Дерибасов.
– Да, Михаил, да, - Эвелина Пранская записала что-то в блокнот.
– И это даже достойно осуждения, эта наша некоммуникабельность, невнимательность к людям, наша замкнутость, Михаил, снова некоммуникабельность.
– Кто?
– сказал Дерибасов.
– ...Коммуникабельность - это... ну, это незачем, - улыбнулась Эвелина Пранская, - да это и другая тема. А девочку зовут Зоя Осипова. 10 «А» класс - больше она ничего не написала. Вы ее знаете, Михаил?
– Что?
– громко сказал
Эвелина Пранская что-то записала в блокнот.
– В ее стихах много имен, почти все стихи о любви. Очень часто повторяется некий Михаил Венедиктович - рифмы неумелые, еще бы, к такому отчеству подобрать рифмы, вы представляете, Михаил? Кстати, по стихам этот Михаил Венедиктович тоже очень тонкий, умный человек...
– Светлый!
– сказал Дерибасов.
– Спасибо, - улыбнулась Эвелина Пранская, - это именно то самое нужное слово, которое не всегда находится. Светлых людей надо знать, Михаил, вы знаете этого человека?
– Знаю, - сказал Дерибасов.
– Это алкоголик.
Осуждение в его голосе было искренним - Дерибасов употреблял алкоголь настолько редко, что Дуня тихо презирала его, выпив, по обыкновению, вечерком рюмочку десертного «для здоровья». Так было заведено в Назарьино, однако алкоголиков в деревне не было.
В истории Назарьино было всего двое горьких пьяниц, но оба были Арбатовы, а это все равно что приезжие. Да и ходили они в алкоголиках недолго: первый, Софрон, скоропостижно скончался, так и не допев любимую «Калинушку», а второй женился, исправился и даже окончил вечернюю школу.
А вот Дерибасов не пил.
– Да, я слаб, - говорил он Дуне.
– Да уж, - соглашалась Евдокия.
– Моя тонкая душа подвержена, - пояснял муж Михаил.
– Если начну - не кончу. Не вводи нас во иску-шение-е-е, - козлино ныл он.
– Шут гороховый!
– беззлобно говорила Дуня, после чего муж Михаил отворачивался к стенке на 3-4 дня.
– Алкоголик?!
– удивилась Эвелина Пранская и отложила блокнот.
– А может быть, тезка?
– Нет, алкоголик, - упрямо сказал Дерибасов, - они уже давно... Мне ли не знать...
– Что давно?!
– сказал Дерибасов с сельской непосредственностью.
– Да если бы только! Хоть бы это... людей стеснялись! Так нет! Она ему стишок, а он в тот же вечер, если до клуба доползает, ей частушку. Прямо при всех!
– Частушку?!
– Ну да. Тоже, поэт. Это... снюхались. А частушки такие!
– и Дерибасов исполнил единственную сочиненную им еще до женитьбы частушку:
Я у милки две груди
накручу на бигуди!
Если пышной будет грудь,
замуж выйдет как-нибудь!
– Кошмар, - оценила Эвелина Пранская.
– Могу еще спеть, - предложил Дерибасов.
– Только это самая приличная. Он раньше, это, что «Я у Зойки две груди...» пел. Мать ее
– Надо же!
– огорчилась Эвелина Пранская.
– А я бросила все, дочка болеет, муж в командировке... а... как же это?
– А так, - мстительно сказал Дерибасов.
– А... Зоя?
– осторожно спросила Эвелина Пранская.
– Зоенька?
– рассмеялся Дерибасов.
– Мне очень неудобно вам так в лицо... Но... простите меня, у меня самого четверо детей, нет, пятеро, три дочки... если хоть одна будет похожа на эту... эту Зоеньку, с вашего разрешения, и не то, что в десятом классе, а хоть в сороковом, я ее...
– Дерибасов раздул ноздри, вытолкнул воздух и грозно продолжил: - Я простой сельский парень, у меня это... Ну, полный дом детей! И люди у нас честные, прямые. А Зойка - выродок, общедеревенское мнение - шлюха она, простите за выражение, но я простой человек, я говорю, что есть!
– Как?
– растерянно сказала Эвелина Пранская.
– В 10 классе?!
– Так!
– уверенно сказал Дерибасов. И вдруг его осенило. Мысль, пришедшая к нему, была так хороша, что он даже зажмурился.
– То есть была, - сказал он печально.
– Почему была?
– спросила Эвелина Пранская.
– А позавчера утопилась, - развел руками Дерибасов.
– Плакали мы, но даже с облегчением, честно говоря. Да и бог с ней, может, что поняла. Вы знаете, я простой парень, говорю, что думаю, у нас в Назарьино все простые люди, так вот нам ее не жаль! Старухи говорили - только могила исправит. Старость мудра. Мать однажды кричала: «Хоть бы убил кто - позор на всю семью!» Знаете, что такое осуждение коллектива?
– сурово спросил Дерибасов.
Эвелина Пранская машинально кивнула.
– В общем - утопилась. Или еще кто вмешался - милиция понаехала, выясняют...
– Милиция?
– испуганно спросила Эвелина Пранская.
– А стихи?
– И вот ведь стерва, - продолжал Дерибасов грозно, - ну умерла бы так умерла, простите за прямоту, я говорю, что думаю, я простой парень, так она за день до смерти письма разослала-содрала стихи откуда-то, вот, вам написала, еще в милицию письмо отправила: «Меня убили!» А братишка ее видел - Витька, хороший пацан - плачет, за сестру стыдно, но рассказывает и мать утешает еще - мужик будет!
– Да-а-а?!
– сказала Эвелина Пранская и перевела дыхание.
Перевел дыхание и Дерибасов. На него накатила какая-то волна, он врал так, словно бился насмерть за свою жизнь. В голове звенело, он даже дрожал, отчего звенела в унисон серебряная цепочка для Заиньки, спрятанная в «пистон» от дотошной и глазастой Евдокии.
– А... это, - сказал Дерибасов, - а вас в Назарьино уже ждут. Да-а... Витька как рассказал - и смех и грех, уже между собой шепчутся: «Скоро из газеты приедут. Посмотрим на представителей средств массовой информации...»