Гармония по Дерибасову
Шрифт:
– Светик! Ку-ку!
– искренне обрадовался Мишель - мясом не пахло, но адрес был тот, и это что-нибудь да сулило.
За спиной Светика тут же возникла Ляля, и все трое минут пять похихикали - не так свободно и громко как на рынке, но тоже вполне непринужденно.
– Это скотчтерьер?
– завел Мишель светский разговор, вспомнив, как обозвала его Дуня, посмотрев по телевизору собачью выставку.
– Ну, - кивнула Ляля.
Снова посмеялись. Мясом категорически не пахло.
– А ты откуда породы знаешь?
Все извилины дерибасовского
– Породы я знаю по роду своей деятельности, - скаламбурил Мишель и прошел на кухню.
– Породы собак, женщин и свиней, - кричал он оттуда, - бывают разные. Кстати, мой бедный Жорка ярый представитель просто свински какой скоропортящейся породы! Его останки надо жарить не отходя от кассы. Лялек, на этой сковородке вы жарите мясо по вечерам? Ага...
– Мишель залез в холодильник, вытащил мясо и с силой потянул носом: Нормалялек!
– удовлетворенно объявил он.
– Как это говорил Юлик Цезарь... вени, види, вици, что означает: пришел, нашел, поджарил... А вы тут что, сами живете? Или еще с кем? Х-ха! То есть, в смысле, где ваши родители?.. И где, наконец, в этом доме нож? Нет, Светик, это не нож. Он же обоюдотупой. Дайте мне что-нибудь, обо что я буду точить ваши ножи. Я хочу, чтобы, когда я уеду, здесь остались следы присутствия мужчины.
Мишель был счастлив и безудержно эйфоричен. Вместе со скотчтерьером они метались по кухне, заглядывали в глаза хозяйкам, оба полные надежд и куража. Городская жизнь приняла Мишеля как родного. Четыре тонких щиколотки слегка пританцовывали в такт доплывавшей из комнаты многообещающей музыке. Порыв вдохновения швырял Мишеля, как щепку, от плиты к кухонному столу.
В самозабвении Мишель полоснул ножом по указательному пальцу и оказался в центре внимания. На палец перемотали полбинта, завязали кокетливый бантик. Мишель был отстранен от плиты и отправлен на прогуливание скотчтерьера.
– С поводка не спускай!
– кричала Светик вслед, в лестничный пролет.
– Не спускай ни в коем случае! А то сбежит, или украдут! А он семьсот рублей стоит! Он один такой в городе!..
– Ишь ты, один такой в городе, - сказал Дерибасов собачьему выродку, - а я один такой в Назарьино. А может, и в целом мире.
В скотчтерьерову уникальность городского масштаба Дерибасов, конечно же, не поверил и не верил ровно двадцать минут. Он уже возвращался в обретенную ячейку городского соблазна, когда из подворотни вынырнула красивая модная одежда, с невзрачной женщиной внутри.
– О боже!
– изумленно взвыла она.
– Это же скотч-терьер! Второй в городе! Прелесть! Ах ты, мой мальчик! Откуда вы привезли это чудо? И как же нас зовут, таких хороших?
– Мадам, - с достоинством ответил Дерибасов и впервые внимательно осмотрел собачьего выродка.
– Моя фамилия - Дерибасов. Сегодня утром мы приехали из Одессы. Я там родился и провел большую часть жизни. А что касается... Цезаря, так он африканец. Я его выиграл у шкипера либерийского сухогруза. Знаете, Либерия,
– Продайте мне вашу собаку!
– потребовала женщина.
– Мадам, - укоризненно сказал Дерибасов, - простите, но это собака, а не свинья, которую растят на продажу. Компрене ву? В смысле, Дерибасов не продает своих друзей.
Взгляд женщины прыгал со скотчтерьера на Дерибасова.
– Я бы дала пятьсот рублей, - сказала она.
Дерибасов остро пожалел, что сболтнул девицам о Назарьино, и, скрывая досаду, рассмеялся с видом явного превосходства.
– Семьсот, - уточнила женщина.
– За Цезаря?
– изумился Дерибасов.
Женщина закусила губу и удила:
– Штука!
– бросила она и, не мигая, уставилась на Дерибасова.
Этот термин Дерибасов слышал впервые, но понял его правильно и заволновался.
– Не держите меня за блондина, - сказал он и сглотнул.
– Черт знает что!
– возмутилась женщина.
– Сколько же вы хотите?!
– Это вы хотите, - холодно ответил Дерибасов.
– Ладно. Тысяча двести, - сухо сказала женщина.
– Ну вот, мадам, - улыбнулся Дерибасов одними губами, - наконец-то вы назвали настоящую цену.
Женщина облегченно вздохнула, и это не осталось незамеченным:
– Так вот, мадам, - продолжил он, - если бы я собирался продать Цезаря, то уступил бы его вам за эти деньги. Но все дело в том, что, как уже говорил, продавать его я не собираюсь. Во всяком случае за тысячу двести. Так что... продавать я не собираюсь... Даже наоборот. Собираюсь покупать... Мотоцикл... За... полторы, - Дерибасов ошалел от собственной наглости, почесал ус и добавил: - Так что вот так. Меняю собаку на мотоцикл.
Женщина с ненавистью посмотрела на Дерибасова:
– Тогда через час. Придется идти в сберкассу.
– Идите, идите, - снисходительно закивал Дерибасов, - я позабочусь о вашем Цезаре еще час. Значит так, в полдевятого у часов на автовокзале.
Снисходительность Дерибасова происходила от культивировавшейся в Назарьино убежденности: что отдать деньги в сберкассу, что пропить - все едино. Убежденность эта, как и все в Назарьино, имела корни. В тяжелые послевоенные годы самым зажиточным в селе оказался Анфим Дерибасов, привезший из Германии несколько чемоданов часов.
Наводнив часами весь район, он ощутил себя крупным районным финансистом и начал «выручать» людей. Даже из Ташлореченска приезжали к нему граждане, принужденные приобретать облигации займа развития народного хозяйства.
Анфим скупал их поначалу за полцены, затем за четверть, а в конце эпопеи за «десятину». Крепкую назарьинскую веру Анфима в государственный документ не поколебали даже очереди у его хаты и счастливые лица получавших сотни за тысячи. Когда у Анфима закончились деньги, он расстроился даже больше, чем очередь, которой их не хватило.