Гать. Задержание
Шрифт:
На шум из комнаты выглянула заспанная жена Прохорова Клавдия Даниловна. Она кивком ответила на приветствие Дорохова и, зябко запахивая цветастый халат, капризно сложила губы:
— Витя, зайди на минуточку… — А когда Виктор Матвеевич вошел в комнату, злым шепотом продолжила: — Слушай, когда это, наконец, кончится? Люди спать легли, завтра рабочий день… Можем мы отдохнуть? Мало того, что у нас его дети живут, так он еще и по ночам надумал врываться… Наверняка напился в городе, а ночевать…
— Клавдия! — Виктор Матвеевич так глянул на жену, что та словно поперхнулась. — Запомни раз и навсегда — не лезь в наши с Василием отношения! Тебе этого никогда
И он, не глядя на жену, вышел в прихожую.
— Раздевайся, Василий, вот возьми шлепанцы. Снимай брюки, мокрые, поди, насквозь, надень мои старые.
— Ты извини меня, Виктор, что я так… Вот и Клавдия Даниловна недовольна. Я поговорю с тобой и пойду потихонечку…
— Куда ты пойдешь? — повысил голос Виктор Матвеевич. — Двадцать верст киселя хлебать? Раздевайся, здесь я хозяин.
Когда Дорохов переоделся, они прошли на кухню. Виктор Матвеевич достал из холодильника колбасу, сыр, консервы. Зажег газовую плиту и поставил на огонь сковородку с котлетами. Посмотрел на Дорохова, зябко подергивающего плечами, и достал из шкафа початую бутылку водки. Налил полный стакан, протянул гостю.
— Пей.
Дорохов сконфуженно покашлял. Нахмурясь, осторожно опрокинул в рот. Несколько мгновений сидел не дыша, затем отломил кусок хлеба, понюхал и бережно положил на тарелку.
— Ешь, не стесняйся. — Виктор Матвеевич пододвинул ему тарелку с колбасой. — Проголодался небось… Как Варвара поживает?
Дорохов молча взял кусок колбасы и, положив его на хлеб, откусил большой кусок. Ел он, как всегда, не торопясь, каждый раз, перед тем, как поднести бутерброд ко рту, старательно его оглядывал, словно боялся, что на нем окажется соринка.
Виктор Матвеевич его не торопил и, хотя ему до смерти хотелось спать, а завтра предстояло решить кучу неотложных дел, он изо всех сил старался не показать вида, что Василий пришел не вовремя. Он молча смотрел, как ест его гость, как потом пьет чай, не спеша и отдуваясь, как бережно сметает хлебные крошки в широкую загорелую ладонь, отправляет в рот и долго жует, словно перемалывает. Наконец, Дорохов вытер тыльной стороной ладони рот и негромко произнес:
— Спасибо, значитца, тебе, Виктор Матвеевич…
Они закурили. Дорохов курил сигарету неумело, брал ее двумя пальцами, словно она была стеклянная и могла разбиться. Виктор Матвеевич затягивался жадно, стараясь дымом развеять дрему, которая все сильнее охватывала его.
— Так вот, Виктор Матвеевич, — начал Дорохов, докурив сигарету, — неладно у нас что-то. По болоту люди лазают. — Я давеча сам следы видел.
— Ну и что? — чуть раздраженно и устало сказал Виктор Матвеевич. — Наверное, это тот учитель с Украины, что с ребятишками по местам боевой славы путешествует. — Прохоров встал и прошелся по кухне. — Он и у меня в райисполкоме был… Да и нам в укор — сколько лет прожили, все местные, а никто не догадался погибшим партизанам памятник поставить. А он через столько лет, — Виктор Матвеевич покачал головой, — нашел все-таки… Надо же, какой: мужик деликатный — говорили с ним о том о сем, и только в конце разговора об этом заикнулся. Говорит, стоят могилы около болота, никто туда не ходит. Говорит, хорошо бы памятник поставить в центре Ворожеек, и неизвестные могилы перенести туда же… А мы… — Виктор Матвеевич посмотрел на Дорохова и замолчал.
Дорохов сидел, не шевелясь, наклонив голову. Казалось, он не слушает Прохорова, и только набрякшие вены на лбу выдавали напряжение. Глаза
— Что с тобой, Василий? — озабоченно спросил Прохоров, кладя руку ему на плечо. — Заболел, что ли?
— Говоришь, учитель хочет могилы в центр села перенести? — не отвечая на вопрос, спросил Дорохов, поднимая на него тяжелый взгляд. — А зачем это надо? Ребята там погибли… Там и лежат вот уже тридцать годов. И на кой ляд их беспокоить? Кому они мешают?
— Не мешают, — повысил голос Прохоров, — а надо сделать так, чтобы память о них жила.
— А что она, не живет? — в упор спросил Василий Егорович, и впервые за весь разговор в его голосе зазвенела жесткая и негодующая нотка. — Мне учитель-то тоже об этом говорил. О памятнике, значитца. Я, по правде говоря, не поверил, а сейчас вижу, что не шутковал он… — задумчиво пробормотал Дорохов.
— Так ты ради этого и шел двадцать верст пешком? — недовольно поморщился Прохоров и зевнул. — Ошалел ты, что ли, на старости лет, Василий! Никто не собирается именно сейчас переносить могилы в центр Ворожеек. Это дело не простое, и до весны никто заниматься им не будет… И ты не волнуйся, не прыгай… Сейчас для тебя не это главное. Главное, — Виктор Матвеевич внимательно и строго посмотрел на насупившегося Василия, — чтобы разобрались в твоем деле.
Дорохов вздрогнул и с тревогой посмотрел на него. Он был уверен, что о его приходе в приемную управления госбезопасности никто не знал.
— Что смотришь? — спокойно продолжал Прохоров. — Знаю я все. А знаю потому, что сам там был и просил за тебя… Сиди спокойно на своем болоте и жди, когда разберутся с тобой… А учитель этот, кстати, делает большое и нужное дело — память о героях не должна исчезать. Я, честно говоря, думал и надеялся, что поможет он и в твоем деле… Послушай, — он неожиданно горячо и с болью посмотрел на Дорохова, — неужели ты его не помнишь? Ну, может, видел когда-нибудь? Встречал в отряде? Так…
Василий Дорохов молча курил, не поднимая головы и сумрачно разглядывал ноги в серых домашних носках. На его лице застыло хмурое и тревожное выражение, словно он был недоволен этим разговором, словно он разбередил зажившую рану.
— Ну, никак я не могу взять в толк, почему о тебе не знает ни Мария, ни этот учитель?
— Да я в отряде-то не был ни разу… Откудова я мог его видеть? — с досадой воскликнул Дорохов и тут же испуганно приложил ладонь ко рту. — Меня Тимоха-то обычно в камышах встречал около кривой березы. Поговорим и расходимся, — почти шепотом закончил он и замолчал.
На лице Дорохова застыло какое-то горькое и безнадежное выражение, он вдруг понял, что его мечты и надежды рушатся и в сердце заходит знакомая боль и обида на самого себя, на свою несчастливую судьбу.
Василий Егорович вспомнил, как сегодня днем к нему пришел незнакомый человек и, назвавшись участником партизанского отряда Смолягина, долго рассказывал о себе, о Тимофее и Марии, о своем спасении после боя. Он говорил, а Дорохов не знал, как поддержать этот разговор, мучительно молчал, не имея силы рассказать о своей доле, чтобы не оттолкнуть от себя. Потом Василий Егорович долго смотрел вслед Лозовому, который уходил по еле заметной тропинке в сторону Ворожеек, и думал о том, что тот, не питая к нему никакого зла, больно ударил в самое незащищенное место, словно поставил точку в конце длинного, нескладного предложения, до того запутанного, что точка оказалась для него спасением.