Гать. Задержание
Шрифт:
— Ты не удивляйся, Андрей, что я тебя встречаю. Это мне Игорь звонил. Понял? — чуть хрипловатым голосом произнес Реваз и громко захохотал, отчего «Жигуль» даже немного вильнул.
Наконец до Кудряшова дошел смысл сказанного. Конечно же, не за «личные заслуги» его встречал в аэропорту сотрудник Комитета государственной безопасности Аджарской АССР Реваз Колидзе. Игорь побеспокоился о нем и позвонил своему старому другу по институту.
— Андрей, остановишься у меня дома, — тоном, не допускающим возражения, сказал Реваз. — Ты когда-нибудь на Кавказе в гостях был?
— Нет… — несколько неуверенно пробормотал Андрей, ошарашенный
— Тогда знай, отказываться и говорить «нет», чего-то не хотеть на Кавказе ни в коем случае в гостях нельзя! — Реваз с шутливой угрозой поднял палец вверх. — А то резать будем! — И он захохотал.
Дом Колидзе был большой, двухэтажный. На первом этаже находился гараж и кухня, на втором — четыре комнаты и большая веранда, тянувшаяся вдоль передней и боковых стен дома. Андрея ждали. Жена Реваза, Цисаниа — невысокая женщина, с тонкими красивыми чертами лица и удивительно выразительными глазами, робко, так показалось Андрею, протянула ему руку и сразу же стала хлопотать вокруг стола. Зато две дочки Реваза, немного освоившись, прилипли к Андрею, словно к родственнику.
— Сегодня отдыхаем, завтра работаем… — остановил Реваз Андрея, хотевшего спросить что-то у него, и поднял бокал.
Утром, когда они ехали на работу, Реваз рассказывал об Алферовой.
— Живут в однокомнатной квартире, получил ее муж как участник войны. Она работает в десятой горбольнице старшей сестрой, прибыла сюда вместе с эвакогоспиталем в 1944 году, да так и осталась. Муж ее — участник войны, инвалид, работает в «Союзпечати» киоскером. Замуж вышла в пятидесятом году. Вот и все, что удалось узнать. Мало, да? — Он вопросительно посмотрел на Андрея и сокрушенно покачал головой. — Больше никто ничего про них не смог сказать… Все в один голос говорят: хорошие, простые и отзывчивые… Словно сговорились!
— А муж кто?
— Алферов Юрий Иванович, под судом не был, под следствием не был… и так далее.
«Алферов? Странно. Может быть, однофамильцы, — подумал Кудряшов, — такое бывает… Не часто, но бывает».
— Небогато, — протянул Андрей, хотя, честно говоря, он не рассчитывал на что-то большее. — Ладно, спасибо, Реваз, и на этом. Ты со мной пойдешь на беседу?
— Конечно, дорогой! — захохотал Реваз и шлепнул его по плечу.
Нужный им дом находился в центре города напротив городского базара. Они молча поднялись на пятый этаж, и Реваз позвонил. Дверь открыла полная женщина с седой косой, уложенной короной на голове.
— Здравствуйте, Агриппина Ивановна. Это вот товарищ, который хотел с вами поговорить и о котором я вам говорил…
Алферова чуть кивнула и жестом пригласила войти. Квартира была небольшая. Комната метров шестнадцать, из нее выход на кухню. В комнате стояла недорогая стенка, письменный стол у окна, телевизор, два кресла и диван-кровать. Было чисто и уютно.
Андрей вежливо улыбнулся, сел на диван и не спеша оглядел комнату. Реваз устроился на стуле напротив Андрея и незаметно подмигнул: дескать, начинай.
На кухне неожиданно послышался кашель и, тяжело опираясь на костыли, вышел худой мужчина без ноги. Он молча поздоровался с Андреем и Ревазом.
— Юрий Иванович, — глуховатым голосом представился он, опускаясь на диван рядом с Андреем.
— Так что у вас за вопросы ко мне? — спросила Алферова, не глядя на Андрея.
— А вы, простите, разве не догадываетесь?
— Думаю, что да… Вы хотите расспросить меня об отряде Смолягина?
— Верно.
— Что ж, спрашивайте… Простите, не запомнила имя и отчество?
— Кудряшов Андрей Петрович.
Андрей помолчал, выжидая паузу, которая помогла бы направить разговор в нужное русло.
— Простите, Агриппина Ивановна, знакома ли вам фамилия Дорохов?
— Конечно, — воскликнула она. — Это напарник моего бывшего мужа, тоже лесничий… А что с ним? Я одно время пыталась его разыскать, но… ничего не получилось.
— Односельчане считают его гитлеровским пособником и подозревают, что он повинен в гибели партизанского отряда.
— Кого? Василия? — Алферова привстала со стула. — Да вы в своем уме? Васька Дорохов был в партизанском отряде разведчиком… Это я точно знаю… Ох, господи, да что же это делается! — совсем по-бабьи всхлипнула она. — Дорохова подозревают! Да Тимофей Смолягин-то даже своей жене Марии не доверился, а только Василию одному… Это же кремень, а не мужик…
Вы успокойтесь, Агриппина Ивановна, успокойтесь… Вы могли бы рассказать о партизанском отряде все, что вы знаете? Как можно подробнее.
Алферова задумалась, подперев ладонями щеки, и сразу же неуловимо напомнила Андрею его маму, которая, задумавшись, принимала такую же позу.
— В июле сорок первого Тимофей ко мне приехал и просил показать, где были зимовки моего мужа Ивана, которого перед самой войной кто-то застрелил в лесу. Собралась я, и пошли мы с ним в лес. Дорогой он мне и намекнул, что, может, в нашем районе партизаны появятся, так чтоб я не удивлялась. Договорились мы о том, что связной придет по паролю. Когда уж фашисты пришли, долго никого не было, и я стала забывать о поручении Тимофея. Один раз он сам пришел, спрашивал, не был ли кто. Говорю, нет, Тимоха, никто не был. Потом стали появляться люди у меня. Придет ночью, я его по паролю привечу, накормлю, пакет от него приму или ему передам, ну, в общем, не очень мне хлопотно было. Один раз Тимофей мне мимоходом сказал, если от Василия Дорохова какая весточка будет, так чтоб я немедленно шла на Ивановский плешак и ему в дупле оставила эту весточку. Я, понятно, удивилась. Васька-то к немцам лесничим устроился, и сказала ему это, а Тимофей на меня так посмотрел, что у меня и язык отнялся. Тут я и поняла, что к чему. Ну, потом-то Тимофей мне в открытую сказал, что Василий наш человек, но об этом ни одна живая душа вокруг не знает, даже его Мария. Так и сказал, даже Мария!
Так и шло у нас… Только однажды просыпаюсь от страшного грохота, — Агриппина Ивановна болезненно поморщилась, словно через столько лет до ее ушей долетел грохот боя, — бой идет на болотах. Я быстро собралась и хотела уходить, да не успела. Фашисты нагрянули на мотоциклах с собаками, человек тридцать, и полицаи… У меня с Тимофеем уговор был: если немцы появятся, то знак ему подать. Растопила я печь вовсю, а в печь нет-нет да и подброшу соснового лапника: он такую искру дает, что над трубой за версту в сумерках видно. Немцы-то ничего, а один полицай заметил и своим сказал. Ну они на меня и набросились. Очнулась я только под утро в километре от хаты своей, как шла или ползла, не помню… А Тимоха Смолягин и все наши погибли… — Алферова тихонечко вытирала мелкие слезы, катившиеся по ее щекам.