Где апельсины зреют
Шрифт:
— Да какая ужъ, душечка, тутъ деликатность, коли совсмъ оконфузили допросомъ. Только разв не спросили о томъ, въ какія бани въ Петербург ходимъ.
Очередь дошла и до Конурина. Тотъ тяжело вздохнулъ и подошелъ къ конторк.
— Ползай, Иванъ Кондратьевъ, и ты на расправу, коли сунулся съ своими деньгами въ Монте-Карлу эту проклятую, проговорилъ онъ и прямо подалъ конторщику свой заграничный паспортъ. — Крестьянинъ Ярославской губерніи, Пошехонскаго узда и временный Санктъ-Петербургскій второй гильдіи купецъ, женатъ, но жену дома оставилъ. Впрочемъ тутъ изъ паспорта все видно, прибавилъ онъ, обращаясь къ конторщику. — Вотъ даже и дв печати отъ австрійскаго консульства и отъ германскаго. Будь, братъ, покоенъ: не мазурики
Былъ выданъ и Конурину входный билетъ.
XXV
Запасшись билетами для входа. Ивановы и Конуринъ направились въ игорныя залы. Дабы попасть въ игорныя залы, пришлось пройти черезъ великолпную гостиную залу, предназначенную, очевидно, для отдыха посл проигрыша и уставленную по стнамъ мягкими диванами. Въ ней бродило и сидло человкъ пятьдесятъ — шестьдесятъ публики. Были мужчины и дамы. Мужчины курили. На лицахъ всхъ присутствующихъ было замтно какое-то уныніе. Почти вс сидли и бродили по одиночк. Группъ совсмъ было не видать. Кое-гд можно еще было замтить стоявшихъ по двое, но они молчали или разговаривали въ полголоса. Нишутки, ни даже улыбки нигд не замчалось. Вс были какъ-то сосредоточены и даже ступали по мозаичному долу осторожно, стараясь не длать шуму. Такъ бываетъ обыкновенно, когда въ дом есть трудно больной или покойникъ. Сосредоточенность и уныніе присутствующихъ подавляли все. Даже изумительная роскошь отдлки залы не производила впечатлнія на входящихъ. — Фу, ты пропасть! Даже жутко длается. Что это вс ходятъ и молчатъ? проговорилъ Конуринъ, обращаясь къ Глафир Семеновн.
— Да почемъ-же я-то знаю! отвчала она, раздраженно. — Нельзя-же въ хорошемъ аристократическомъ обществ кричать.
Уныло-угнетенный тонъ и на нее произвелъ впечатлніе.
— Вонъ барынька-то съ птичкой на шляпк въ уголк какъ пригорюнясь сидитъ и даже плачетъ. Должно быть сильно проигралась, замтилъ Николай Ивановичъ.
— Ужъ и плачетъ! Все ты шиворотъ на выворотъ видишь.
— Да конечно-же плачетъ. Видишь, на глазахъ слезы. Моргаетъ глазами и слезы… Конечно-же проигралась.
— Можетъ быть мужъ раздразнилъ.
— А зачмъ-же тогда держать кошелекъ въ рукахъ и перебирать деньги? Видишь, серебро. И денегъ-то всего три франка и нсколько сантимовъ. Сейчасъ видно, что это остатки. До тла проигралась.
— Удивительно, какъ это вы любите видть во всемъ худое.
Николай Ивановичъ, между прочимъ, не спускалъ съ дамы глазъ. Дама была молоденькая, нарядно и кокетливо одтая. У ней въ самомъ дл на глазахъ были слезы. Вотъ она убрала въ карманъ кошелекъ, тяжело вздохнула и задумалась, въ упоръ смотря на колонну, находящуюся передъ ней. Такъ она просидла нсколько секундъ и перевела взоръ на свою правую руку, пощупала на ней браслетъ и стала его снимать съ руки. Черезъ минуту она поднялась съ дивана и стала искать кого-то глазами въ зал. По залу, заложа руки за спину и закусивъ въ зубахъ дымящуюся сигару, бродилъ черный усатый господинъ въ длинной темной визитк англійскаго покроя. Дама направилась прямо къ нему. Онъ остановился, вынулъ сигару изо рта и, будучи высокаго роста, наклонился надъ дамой, какъ-бы сбираясь ее клюнуть своимъ длиннымъ крючковатымъ носомъ восточнаго типа. Они разговаривали. Дама подала ему браслетъ. Онъ взялъ отъ нея браслетъ, холодно-вжливо кивнулъ ей и отошелъ отъ нея, въ свою очередь отыскивая кого-то глазами. Искать пришлось не долго. Съ нему подлетлъ низенькій, толстый, съ неряшливой полусдой бородой человкъ въ гороховомъ пальто. Они отошли въ сторону и вдвоемъ стали шептаться и разсматривать браслетъ. Пошептавшись, усатый господинъ поманилъ къ себ даму и, спрятавъ браслетъ въ одинъ карманъ, вынулъ изъ другаго кармана кошелекъ и началъ отсчитывать ей деньги.
— Глаша, Глаша, смотри. Та дама, что плакала, браслетъ свои ростовщику закладываетъ. Передала ему браслетъ и деньги получаетъ,
— Ну, ужъ вы наскажете.
— Да смотри сама. Вотъ у колонны… Видишь… Сейчасъ передала ему браслетъ и деньги взяла. Вонъ онъ ей и росписку пишетъ.
Усатый господинъ дйствительно вынулъ записную книжку и писалъ въ ней что-то карандашемъ. Черезъ минуту онъ вырвалъ изъ книжки листикъ и подалъ его дам. Дама быстро схватила листикъ и ускореннымъ шагомъ побжала къ дверямъ, ведущимъ въ игорныя залы и охраняемымъ швейцаромъ и контролеромъ.
— Ну, что, убдилась? — спрашивалъ жену Николай Ивановичъ и прибавилъ:- Вотъ гнздо-то игорное! Даже ростовщики водятся.
— Да мало-ли дуръ всякихъ есть, — отвчала Глафира Семеновна.
Конуринъ тоже видлъ операцію залога браслета и дивился.
— Ловко! Совсмъ по цивилизаціи! прищелкнулъ онъ языкомъ и покачалъ головой. — И вдь какъ все это въявь длается, безъ всякаго стсненія! При игорномъ дом и касса ссудъ… Удивительно.
— Попали мы въ мстечко! — вздохнулъ Николай Ивановичъ и спросилъ: — а гд-же играютъ-то? Гд этотъ самый вертепъ? Гд рулетка?
— А вотъ должно быть за тми дверями. Вс туда идутъ, — кивнула Глафира Семеновна на двери, за которыми скрылась заложившая свой браслетъ дама, и направилась къ этимъ дверямъ, ведя за собой мужа и Конурина.
Швейцаръ и контролеръ тотчасъ-же загородили имъ дорогу и спросили билеты. Контролеръ довольно внимательно просмотрлъ билеты, перевралъ въ слухъ фамилію Конурина и наконецъ, возвративъ билеты, произнесъ: “entrez, messieurs”. Швейцаръ распахнулъ двери.
— Ну, наконецъ-то въ рай впустили! произнесъ Конуринъ. Люди свои кровныя деньги имъ несутъ на съденіе, а они у каждой двери заставы понадлали.
Глазамъ Ивановыхъ и Конурина открылся рядъ большихъ и длинныхъ залъ, отдленныхъ одна отъ другой широкими арками. Посреди залъ стояли огромные столы и около нихъ густо толпилась публика. Дамы протискивались сквозь толпу мужчинъ, протягивали руки со ставками. Мужчины загораживали имъ дорогу и въ свою очередь лзли къ столу, стараясь поставить на номеръ деньги. Наступившіе кому нибудь на ногу или толкнувшіе другъ друга, даже не извинялись. Азартъ поборолъ все. Везд раскраснвшіяся лица, везд тяжелое прерывистое дыханіе, растрепанныя прически, на которыя владльцы ихъ, отдавшись всецло игр, уже не обращали вниманія и не приводили въ порядокъ. Какъ въ гостиной зал, такъ и здсь несложный сдержанный разговоръ, состоящій изъ игорныхъ терминовъ или даже только полушопотъ, изрдка прерываемый извстными выкриками крупье: “Faites vos jeux” и “rien ne va plus”.
Ивановы и Конуринъ обошли вс залы, бродя между столами и наблюдая стоявшую и сидвшую около нихъ публику. У одного изъ столовъ они услышали и русскій полувозгласъ:
— Бьетъ игра, бьетъ и даже просвта не вижу!
— Слышалъ? Русопета нашего обчищаютъ, кивнулъ Конуринъ по направленію къ столу. — Попался, голубчикъ.
— Не лзь на рогатину. Самъ виноватъ, откликнулся Николай Ивановичъ.
— Однако, вдь есть-же такіе, что и выигрываютъ, — замтила Глафира Семеновна. — Я сама читала въ газетахъ, что какой-то кельнеръ изъ ресторана здсь цлое состояніе выигралъ.
— Ну, такихъ, я думаю, не завалило. Иначе, суди сама, на какіе имъ доходы было-бы такой дворецъ для игорнаго дома построить. Вдь дворецъ. Вонъ люстра-то виситъ съ потолка… Вдь она состояніе стоитъ.
Отъ одного изъ столовъ отошелъ уже не раскраснвшійся, а блдный мужчина съ черной бородой, взъерошилъ себ рукой прическу, опустился на круглый диванчикъ и упершись руками въ колнки, безсмысленно сталъ смотрть въ полъ.
— Этого тоже должно быть ловко умыли!.. — замтилъ Конуринъ.
— Вонъ и старушка бродитъ и отдувается, — указалъ Николай Ивановичъ. — Непремнно и ей бокъ нажми… Шляпка-то совсмъ съхала у ней набокъ, а она и не замчаетъ. Грхъ, бабушка, въ вертушку въ эти годы играть. Богу-бы молилась дома.