Где апельсины зреют

Лейкин Николай Александрович

— Такъ вамъ сейчасъ въ Петербург и дозволили это устроить! откликнулась Глафира Семеновна.

— Отчего? Ново, прекрасно, благородно. Аркадіи-то эти вс у насъ ужъ надоли, говорилъ Николай Ивановичъ.

— Здсь прекрасно и благородно, а у насъ выйдетъ совсмъ наоборотъ.

— Да почему-же?

— Срости много всякой, вотъ почему. Здсь цивилизація, образованіе, а у насъ дикая срость и невжество. Да вотъ возьмите хоть себя. Вы ужъ и здсь-то жалли, что нельзя было вмсто букета бутылкой швырнуть. Хотли даже сапогомъ…

—

Это не я. Это Иванъ Кондратьичъ.

— Все равно. Иванъ Кондратьичъ такой-же русскій человкъ. За что вы бдному англичанину носъ расквасили? Нарочно выбирали букетъ съ твердыми корешками, чтобы расквасить.

— А за что онъ мн шляпу сшибъ?

— Вздоръ. Ничего неизвстно. Вы не успли и замтить, кто съ васъ шляпу сшибъ. И наконецъ, ежели и онъ… Онъ съ васъ только шляпу сшибъ, а вы ему носъ въ кровь… У насъ, въ Петербург ежели цвточную драку дозволить, то еще хуже выйдетъ. Придутъ пьяные, каменья съ собой принесутъ, каменьями начнутъ швыряться, палки въ ходъ пустятъ, вмсто цвтовъ стулья въ публику полетятъ. Нельзя у насъ этого дозволить! закончила Глафира Семеновна.

— Ну, раскритиковала! махнулъ рукой Николай Ивановичъ и спросилъ жену:- Однако, куда-же мы теперь идемъ?

— На желзную дорогу, чтобъ хать въ Монте-Карло, былъ отвтъ.

XXII

Узнавъ, что Глафира Семеновна ведетъ его и Конурина, чтобы сейчасъ же хать по желзной дорог въ Монте-Карло, Николай Ивановичъ опять запротестовалъ, но запротестовалъ только изъ упрямства. Ему и самому хот-лось видть Монте-Карло и его знаменитую игру въ рулетку. Глафира Семеновна, разумется, его не послушалась и онъ былъ очень радъ этому. Поворчавъ еще нсколько времени, онъ сказалъ:

— А только дадимте, господа, другъ другу слово, чтобъ не играть въ эту проклятую рулетку.

— Нельзя, чтобы совсмъ не играть, — откликнулась Глафира Семеновна. — Иначе зачмъ-же и въ Монте-Карло здить, если не испытать, что такое это рулетка. Ты вотъ говоришь, что она проклятая, а почемъ ты знаешь, что она проклятая? Можетъ быть такъ-то еще хвалить ее будешь, что въ лучшемъ вид! Лучше мы дадимъ себ слово не проигрывать много. Ну, хотите, дадимъ слово, чтобы каждый не больше десяти франковъ проигралъ? Проиграетъ и отходи отъ стола.

— Нтъ, нтъ! Ну, ее, эту рулетку!.. Вы, какъ хотите, а я ни за что… — замахалъ Конуринъ руками.- хать демъ, хоть на край свта поду, а играть — шалишь!

— Ну, тогда мы съ тобой по десяти франковъ ассигнуемъ, Николай Иванычъ. Не бойся, только по десяти франковъ. Согласенъ? Ну, сдлай-же мн это удовольствіе. Вдь я теб врная переводчица въ дорог.

Глафира Семеновна съ улыбкой взглянула на мужа. Тотъ тоже улыбнулся, утвердительно кивнулъ головой и проговорилъ:

— Соблазнила-таки Ева Адама! И вотъ всегда такъ.

Глафира Семеновна взглянула на часы и воскликнула:

—

Ахъ, Боже мой! Опоздаемъ на поздъ. Надо хать. Пшкомъ не успть… Коше! — махнула она прозжавшему извощику и, когда тотъ подъхалъ, заторопила мужа и Конурина. — Садитесь, садитесь скорй. А ля гаръ… Пуръ партиръ а Монте-Карло, приказала она извощику.

Тотъ щелкнулъ бичомъ по лошади, но только что они прохали съ четверть версты, какъ обернулся къ Глафир Семеновн и заговорилъ что-то.

— Нонъ, нонъ, нонъ… Алле… Успете… махнула та рукой.

— Что такое? Въ чемъ дло? спросилъ Николай Ивановичъ.

— Говоритъ, что мы опоздали на поздъ, но онъ вретъ. Намъ еще десять минутъ до позда осталось.

Глафира Семеновна смотрла на свои часы, показывалъ свои часы и извощикъ, оборачиваясь къ ней, и, когда они прозжали мимо извощичьей биржи, указалъ бичомъ на парную коляску и опять что-то заговорилъ въ увщательномъ тон.

— Да вдь ужъ онъ лучше знаетъ, опоздали мы или не опоздали, замтилъ Конуринъ.

— Вздоръ. Просто онъ хочетъ сорвать съ насъ франкъ, не довезя до желзной дороги. Онъ вонъ указываетъ на парную коляску и говоритъ, чтобы мы хали въ Монте-Карло не по желзной дорог, а на лошадяхъ. Алле! Алле!. продолжала она махать извощику рукой.

Тотъ между тмъ уже остановился у извощичьей биржи и кричалъ другаго извощика:

— Leon! Voila messieurs et madame… раздавался его голосъ.

— Вдь вотъ какой неотвязчивый! Непремнно хочетъ навязать намъ, чтобы мы на лошадяхъ хали въ Монте-Карло. Предлагаетъ парную коляску… говорила Глафира Семеновна. — Увряетъ, что это будетъ хорошій парти-де-плезиръ.

— А что-жъ. Отлично… На лошадяхъ отлично… Покрайности по дорог можно въ два-три мста захать и горло промочить, откликнулся Конуринъ.

— А сколько это будетъ стоить? спросилъ Николай Ивановичъ.

— А вотъ сейчасъ надо спросить. Комбьянъ а Монте-Карло? обратилась Глафира Семеновна къ окружившимъ ихъ извощикамъ парныхъ экипажей и тутъ-же перевела мужу отвтъ:- Двадцать франковъ просятъ. Говорятъ, что туда три часа зды.

— Пятнадцать! Кензъ! Хочешь, мусью, кензъ, такъ бери! крикнулъ Николай Ивановичъ бравому извощику, курившему сигару изъ отличнаго пнковаго мундштука. — Это то есть туда и обратно? обратился онъ къ жен.

— Нтъ, только въ одинъ конецъ. Обратно нашъ извощикъ совтуетъ хать по желзной дорог.

— Пятнадцать франковъ возьмутъ, такъ подемте. Покрайности основательно окрестности посмотримъ, а то все желзныя дороги, такъ ужъ даже и надоло. Воздушку по пути понюхаемъ, говорилъ Конуринъ.

— Да, будете вы нюхать по пути воздушокъ! Какъ-же! Вашъ воздушокъ въ питейныхъ лавкахъ по дорог будетъ. Ну, и налижитесь.

— Да не налижемся. Ну, кензъ… Бери кензъ… Пятнадцать четвертаковъ деньги. На нашъ счетъ перевести по курсу — шесть рублей, говорилъ Николай Ивановичъ извощику.