Где апельсины зреют
Шрифт:
— Voyons, messieurs… Dix-huit! послышался голосъ изъ толпы извощиковъ.
— За восемнадцать франковъ одинъ предлагаетъ, — перевела Глафира Семеновна.
— Четвертакъ одинъ можно еще прибавить. Ну, мусью… Сезъ… Сезъ франковъ. Шестнадцать… Вези за шестнадцать… По дорог задемъ выпить и теб поднесемъ. Глаша! Переведи ему, что по дорог ему поднесемъ.
— Выдумали еще! Стану я съ извощикомъ о пьянств говорить!
— Да какое-же тутъ пьянство! Ну, ладно… Я самъ… Сезъ, мусье… Сезъ и по дорог венъ ружъ буаръ дадимъ. Компрене? Ничего не компрене, чортъ его дери!
— За семнадцать детъ одинъ, — сказала
— Дать, что-ли? спросилъ Николай Ивановичъ. — Право, на лошадяхъ пріятно… Главное, я насчетъ воздушку-то… Я дамъ, Конуринъ.
— Давай! Гд наше не пропадало! Все лучше, чмъ эти деньги въ вертушку просолить, махнулъ рукой тотъ.
Разсчитались съ привезшимъ ихъ на биржу одноконнымъ извощикомъ и стали пересаживаться въ двухконный экипажъ и наконецъ, покатили по гладкой, ровной, какъ полотно, дорог въ Монте-Карло. Дорога шла въ гору. Открывались роскошные виды на море и на горы, везд виллы, окруженныя пальмами, миртами, апельсинными деревьями, лаврами. Новый извощикъ, пожилой человкъ съ клинистой бородкой съ просдью и въ красномъ галстух шарфомъ, по заведенной традиціи съ иностранцами, счелъ нужнымъ быть въ то-же время и чичероне. Онъ поминутно оборачивался къ сдокамъ и, указывая бичемъ на попадавшіяся по пути зданія и открывавшіеся виды, говорилъ безъ умолку. Говорилъ онъ на плохомъ французскомъ язык съ примсью итальянскаго. Глафира Семеновна мало понимала его рчь, а спутники ея и совсмъ ничего не понимали. Вдругъ Глафира Семеновна стала вглядываться въ извощика; лицо его показалось ей знакомымъ, и она воскликнула:
— Николай Иванычъ! Можешь ты думать! Этотъ извощикъ — тотъ самый стариченка, который у меня вчера вечеромъ въ Казино выигрышъ мой утащилъ, когда я выиграла на Лиссабонъ.
— Да что ты!
— Онъ, онъ! Я вотъ вглядлась теперь и вижу. Тотъ-же галстухъ, та-же бороденка плюгавая и то-же кольцо съ сердоликовой печатью на пальц. Я на Лиссабонъ поставила два франка, а онъ на Лондонъ, вышелъ Лиссабонъ и вдругъ онъ заспорилъ, что Лиссабонъ онъ выигралъ, схватилъ мои деньги и убжалъ.
— Не можетъ быть, отвчалъ Николай Ивановичъ.
Извощикъ, между тмъ, услышавъ съ козелъ слова “Лиссабонъ” и “Лондонъ” и тоже въ свою очередь узнавъ Глафиру Семеновну, заговорилъ съ ней о вчерашней игр въ Казино и сталъ оправдываться, увряя, что онъ выигралъ вчера ставку на Лиссабонъ, а не она.
— Видишь, видишь, онъ даже и не скрывается, что это былъ онъ! Не скрывается, что и утащилъ мой выигрышъ! И по сейчасъ говоритъ, что на Лиссабонъ онъ выигралъ! а не я! Ахъ, нахалъ! Вотъ нахалъ, такъ нахалъ! кричала Глафира Семеновна. — Вдь около двадцати франковъ утащилъ.
— Ну, ужъ и извощики здсь! Даже невроятно… Наравн съ господами по игорнымъ домамъ въ вертушки играютъ и шуллерствомъ занимаются, покачалъ головой Николай Ивановичъ. — Конуринъ, слышишь?
— Цивилизація — ничего не подлаешь… отвчалъ тотъ.
XXIII
Дорога шла въ гору. Открывались виды одинъ другаго живописне. Слва шли отвсныя скалы, на которыхъ ютились нарядные, какъ бомбоньерки, домики самой причудливой архитектуры; внизу растилалось море съ безконечной голубой далью. Бллись паруса лодочекъ, кажущихся съ высоты дороги, маленькими щепочками, двигались, какъ бы игрушечные,
— Villefranche… Villafranca…
— Опять вила! воскликнулъ Конуринъ. — И чего они это завилили! На гор — вила, въ вод — вила.
— Да вдь я говорила уже вамъ, что вилла — дача по ихнему, замтила ему Глафира Семеновна.
— Да вдь онъ въ море кнутомъ-то указываетъ, а не на дачу.
Внизу подъ горой, на самомъ берегу моря показался бгущій поздъ желзной дороги и скрылся въ тунель, оставивъ посл себя полоску дыма. Видъ на море вдругъ загородилъ садъ изъ апельсинныхъ и лимонныхъ деревьевъ, золотящихся плодами, и обнесенный живой изгородью изъ агавы.
— Природа-то какая! восторгалась Глафира Семеновна.
— Да что природа! Природа, природа, а ни разу еще не выпили подъ апельсинными-то деревьями, проговорилъ Конуринъ. — Вонъ написано: таверне… указалъ онъ на вывску.
— Какъ? Ты уже научился читать по французски? воскликнулъ Николай Ивановичъ.- Aй да Конуринъ!
— Погодите, погодите. Будутъ еще на пути таверны, удерживала ихъ Глафира Семеновна.
Кончился садъ и ожиль крутой обрывъ къ морю, опять бгущій желзнодорожный поздъ, выскочившій изъ тунеля.
— Смотрите на поздъ, указывала Глафира Семеновна. — Отсюда съ горы показываетъ, что онъ двигается какъ черепаха, а вдь на самомъ дл онъ мчится на всхъ парахъ.
— Мадамъ! Желаете сыграть на этотъ поздъ? Ставлю четвертакъ, что онъ остановится въ Берлин… шутилъ Конуринъ, обращаясь къ Глафир Семеновн, намекая на игру въ позда въ Ницц.
— Мерси. До Монте-Карловской рулетки копйки ни на что не поставлю.
Снова пошли роскошныя виллы, ютящіяся по откосамъ горъ или идущія въ рядъ около дороги, утопающія въ зелени тропическихъ деревьевъ.
— Вишь, какъ застроились! Въ род нашей Новой Деревни, сказалъ Николай Ивановичъ. — Вонъ даже что-то въ род “Аркадіи” виднется.
— Въ род Новой Деревни! Ужъ и вывезешь ты словечко! попрекнула мужа Глафира Семеновна. — Здсь мирты, миндаль въ цвту, лавровыя деревья, какъ простой лсъ растутъ, а онъ: Новая Деревня!
— Лавровыя! Да нешто это лавровыя? усумнился Конуринъ.
— Конечно-же лавровыя.
— Лавровый листъ изъ нихъ длается?
— Онъ
— Ну, штука! Скажи на милость, въ какія мста пріхали! Вотъ-бы хорошо нарвать, да жен для щей на память свезти. Ахъ, жена, жена! Что-то она, голубушка, теперь длаетъ! Поди сидитъ дома, пьетъ чай и думаетъ: “гд-то теперь кости моего дурака мужа носятся”?
— Что это она у тебя ужъ очень часто чай пьетъ? — сказалъ Николай Ивановичъ.
— Такая баба. Ядъ до чаю. А вдь и то я дуракъ. На кой шутъ, спрашивается, меня отъ торговаго дла къ заграничнымъ чертямъ на кулички вынесло!
— Да полно теб ужъ клясть-то себя! За то отполируешься заграницей.
— Еще таверне. Вонъ вывска! Стой, извощикъ! Стой! — закричалъ Конуринъ.
— Увидали? Ахъ, какъ вы глазасты насчетъ этихъ вывсокъ, — сказала Глафира Семеновна.
— Матушка, голубушка, въ горл пересохло. Вы то разочтите: вдь мы въ Петербург по пяти разъ въ день въ трактиръ чай пить ходимъ, по два десятка стакановъ чаю-то охолащиваемъ иной разъ, а тутъ безъ китайскихъ травъ сидишь.