Где апельсины зреют
Шрифт:
И они ждали, стоя въ колоннахъ. Къ нимъ одинъ за другимъ робко подходили нищіе и просили милостыню. Нищіе были самыхъ разнообразныхъ типовъ. Тутъ были старики, дти, оборванные, босые или въ кожанныхъ отрепанныхъ сандаліяхъ, на манеръ нашихъ лаптей, были женщины съ грудными ребятами. Вс какъ-то внезапно появлялись изъ-за колоннъ, какъ изъ земли выростали и, получивъ подаяніе, быстро исчезали за тми-же колоннами прошло пять минутъ, прошло десять, а проводникъ обратно не шелъ.
— Ужъ не надулъ-ли, подлецъ? сказалъ Николай Ивановичъ. — Не взялъ-ли деньги, да не убжалъ-ли?
—
— Дались теб эти букашки.
Прождавъ еще минутъ десять, они вышли изъ-за колоннъ и пошли съ лстниц. Жандармы въ трехуголкахъ по прежнему стояли на площадк, но проводника не было видно.
— Надулъ, комическая морда! воскликнулъ Конуринъ. — Ахъ, чтобъ ему… Постой-ка, я попробую одинъ войти на лстницу. Можетъ быть и пропустятъ.
Онъ поднялся по лстниц до площадки, но тамъ жандармъ загородилъ ему дорогу. Онъ совалъ жандарму что-то въ руку, но тотъ не бралъ и сторонился.
— Вуаръ ле пале! крикнула Глафира Семеновна жандармамъ.
Т отвчали что-то по итальянски. Конуринъ спустился съ лстницы внизъ.
— Не берутъ и не пускаютъ, сказалъ онъ. — А комикъ надулъ, подлецъ, насъ дураковъ.
— И ништо вамъ, ништо… Не связывайтесь съ такой дрянью, который букашекъ на двухъ ногахъ путешественникамъ сватаетъ, поддразнивала Глафира Семеновна.
Ругая проводника, они вышли на площадь и сли въ коляску, которая ихъ поджидала.
— Куда-же теперь хать? спрашивала Глафира Семеновна.
— Только не на развалины! воскликнули въ одинъ голосъ мужъ и Конуринъ.
— Такъ домой. Дома и пообдаемъ.
Она отдала извощику приказъ хать въ гостинницу.
XL
Ивановы и Конуринъ пріхали къ себ въ гостинницу въ то время, когда на двор и по корридорамъ всхъ этажей звонили въ колокола. Оберкельнеръ во фрак надсажался, раскачивая довольно объемистый колоколъ, прившенный при главномъ вход, корридорные слуги трезвонили въ маленькіе ручные колокольчики, пробгая по корридорамъ мимо дверей номеровъ. Звонили къ обденному табльдоту. Столовая, гд былъ накрытъ столъ, помщалась въ нижнемъ этаж. Жильцы гостинницы, Какъ муравьи, сходили внизъ по лстниц, спускались по подъемной машин. Около столовой образовалась цлая толпа. Слышались французскій, нмецкій, итальянскій, англійскій говоръ. Англичане были во фракахъ и блыхъ галстухахъ. Дв чопорныя молодыя англичанки, некрасивыя, съ длинными тонкими шеями, съ длинными зубами, непокрывающимися верхней губой, вели подъ руки полную старуху съ сдыми букельками на вискахъ. Нмцы были въ сюртукахъ, французы и итальянцы въ лтнихъ пиджачныхъ свтлыхъ парахъ. Итальянцы, кром того, отличались яркими цвтными галстухами, а французы розами въ петличкахъ. Какой-то старикъ нмецъ несъ съ собой къ столу собственную пивную граненную хрустальную кружку съ мельхіоровой крышкой и фарфоровую большую трубку съ эластичнымъ чубукомъ въ бисерномъ чахл.
— Къ табльдоту попали? Ну, вотъ и отлично, сказалъ Николай Ивановичъ. — Хоть и плотно давеча за завтракомъ натромбовали въ себя макаронъ, а сть
— Водочки-бы теперь въ себя вонзить православной, да чего-нибудь итальянистаго на закуску… прибавилъ Конуринъ.
— Какая тутъ въ Италіи водка! Вдь давеча за завтракомъ у лакея спрашивали, такъ тотъ даже глаза выпучилъ отъ удивленія, — отвчала Глафира Семеновна. — Пейте итальянское вино. Такое здсь въ Италіи прекрасное и недорогое вино Шіанти — вотъ его и пейте.
Оберкельнеръ, замтивъ ихъ идущими въ столовую, какъ новыхъ постояльцевъ, тотчасъ-же принялъ подъ свое особое покровительство. Онъ отвелъ имъ мсто на уголк стола, поставленнаго покоемъ, принесъ холодильникъ для шампанскаго, поставилъ вазу съ живыми цвтами передъ приборомъ Глафиры Семеновны и наконецъ подалъ карту винъ.
— Вино неро, Шіанти… — сказала Глафира Семеновна.
— А мадеры, хересу или портвейну посл супу? — предложилъ оберъ-кельнеръ по французски.
— Нонъ, нонъ, нонъ.
— Постойте… Да нтъ-ли водки-то здсь? Можетъ быть и есть, — сказалъ Конуринъ. — О де ви русь? — спросилъ онъ оберъ-кельнера, но тотъ далъ отрицательный отвтъ.
— Ахъ, подлецы, подлецы! Хоть-бы апельсины свои на нашу русскую водку мняли.
— Тогда давай коньякъ и келькшозъ эдакаго забористаго на закуску… — проговорилъ Николай Ивановичъ. — Глаша переведи.
— Коньякъ е кельшозъ пикантъ пуръ горъ-девръ. Доне тудесюитъ.
— Avant la soupe? — удивился оберкельнеръ, что коньякъ требуютъ передъ супомъ.
— Вуй, вуй… Се а ля рюссъ… Удивляется, что коньякъ спрашиваемъ передъ супомъ.
— По русски, братъ, всегда передъ супомъ… тужуръ… — подмигнулъ ему Николай Ивановичъ.
Явились коньякъ и тарелочка какихъ-то пикулей въ уксус. Мужчины съ жадностью хватили по рюмк коньяку, Конуринъ запихалъ себ въ ротъ какой-то бурый плодъ съ тарелки, жевнулъ его и разинулъ ротъ — до того ему зажгло во рту и горл.
— Что это онъ, подлецъ, намъ преподнесъ! еле выговорилъ онъ, выплевывая закуску въ салфетку. — Ядъ какой-то, а не закуска… Дайте воды скорй! Фу!
Онъ всполоснулъ водой ротъ и сдлалъ глотокъ, но ротъ и горло еще пуще зажгло. Оберкельнеръ стоялъ поодаль и улыбался.
— Чего смешься-то, дуракъ! крикнулъ на него Николай Ивановичъ, тоже попробовавшій закуски и тотчасъ-же ее выплюнувшій. — Кескесе, ты намъ подалъ? спрашивалъ онъ его, тыкая въ тарелку.
Спрашивала и Глафира Семеновна, испугавшаяся за Конурина, все еще сидящаго съ открытымъ ртомъ. Оберкельнеръ сталъ объяснять.
— Перецъ… Маринованный перецъ… Стручковый перецъ… Видите, красный перецъ… перевела она мужчинамъ.
— Мерзавецъ! Да разв стручковый перецъ дятъ со стручкомъ?
— Онъ оправдывается тмъ, что я у него спросила какой-нибудь попикантне закуски — вотъ онъ и подалъ, стараясь угодить русскимъ.
— Угодить русскимъ? Угодилъ — нечего сказать! все еще плевался Конуринъ. — Дьяволамъ это жрать, въ пекл, прости Господи мое прегршеніе, что я неумытыхъ за столомъ поминаю, а не русскимъ! Неси назадъ свою закуску, неси! махалъ онъ рукой. — Перцемъ стручковымъ вздумалъ русскихъ кормить! Я думалъ, онъ икорки подастъ, балычка или рака варенаго.