Где апельсины зреют
Шрифт:
— Si, signor… улыбнулся извощикъ, оборотившись къ сдокамъ въ полъоборота и погналъ лошадь.
— Однако, какъ мы хорошо по-итальянски-то насобачились! Вдь вотъ извощикъ все понимаетъ! похвастался Николай Ивановичъ.
— Да, не трудный языкъ. Совсмъ легкій… отвчала Глафира Семеновна. — По книжк я много словъ выучила.
Вотъ и ресторанъ, ничмъ не отличающійся отъ французскихъ ресторановъ. Вошли и сли.
— Камерьере… обратилась Глафира Семеновна къ подошедшему слуг: Деженато… Тре… Пуръ труа, показала она на себя, мужа и Конурина. — Минестра… Аристо ли вителіо… Вино
— Je parle fran`eaise, madame… перебилъ ее слуга.
— Батюшки! Говоритъ по-французски! Ну, вотъ и отлично, обрадовалась Глафира Семеновна.
— Ромцу, ромцу ему закажите настоящаго римскаго и макаронъ… говорилъ ей Конуринъ.
Подали завтракъ, подали красное вино, макароны сухіе и вареные съ помидорнымъ соусомъ, подали ромъ, но на бутылк оказалась надпись “Jamaica”. Это не уклонилось отъ мужчинъ.
— Смотрите, ромъ-то ямайскій подали, а не римскій, указалъ Николай Ивановичъ на этикетъ.
— Да кто теб сказалъ, что ромъ бываетъ римскій? — отвчала Глафира- Семеновна. — Ромъ всегда ямайскій.
— Ты-же говорила. Сама сказала, что по французски оттого и Римъ Ромомъ называется, что здсь въ Рим ромъ длаютъ.
— Ничего я не говорила. Врешь ты все… разсердилась Глафира Семеновна.
— Говорили, говорили. Въ вагон говорили, подтвердилъ Конуринъ. — Нтъ, римскаго-то ромцу куда-бы лучше выпить.
— Пейте, что подано. Да не наваливайтесь очень на вино-то, вдь папу демъ посл завтрака смотрть.
— А папу-то увидать, урзавши муху еще пріятне.
— А уржете муху, такъ никуда я съ вами не поду. Отправлюсь въ гостиннину и буду спать. Я цлую ночь изъ-за бандитовъ въ вагон не спала.
— Сократимъ себя, барынька, сократимъ, кивнулъ ей Конуринъ и взялся за бутылку.
Завтракъ былъ поданъ на славу и, главное, стоилъ дешево. Дешевизна римскихъ ресторановъ рзко сказалась передъ ницскими, что Конурину и Николаю Ивановичу очень понравилось. За франкъ, данный на чай, слуга низко поклонился и назвалъ Николая Ивановича даже “эчелещей”.
— Смотри, какой благодарный гарсонъ-то! Даже превосходительствомъ тебя назвалъ, замтила мужу Глафира Семеновна.
У того лицо такъ и просіяло.
— Да что ты! удивился онъ.
— А то какъ-же… Онъ сказалъ “эчеленца”, а эчеленца значитъ, я вдь прочла въ книг-то, превосходительство.
— Тогда надо будетъ выпить шампанскаго и еще ему дать на чай. — Синьоръ ботега! Иси…
— Ничего не надо. Не позволю я больше пить. Мы идемъ папу смотрть.
— Ну, тогда я такъ ему дамъ еще франковикъ. Надо поощрять учтивость. А то въ Ницц сколько денегъ просяли и никто насъ даже благородіемъ не назвалъ. Гарсонъ! Вотъ… Вуаля… Анкоръ…
Николай Ивановичъ бросилъ франкъ. Прибавилъ еще полъ франка и Конуринъ.
— На макароны… Вивъ тальянцы! похлопалъ онъ по плечу слугу.
За такую подачку слуга до самаго выхода проводилъ ихъ, кланяясь, и разъ пять пускалъ въ ходъ то “эчеленцу”, то “экселянсъ”.
Сли опять въ коляску. Конуринъ и Николай Ивановичъ кряхтли. Макаронами обильно поданными и очень вкусными, они нались до отвалу,
— Что-то жена моя, голубушка, длаетъ теперь! Чувствуетъ-ли, что я папу
Извощикъ обернулся къ сдокамъ и спрашивалъ куда хать.
— Вуаръ ле папъ… Папъ… Папа, отдавала приказъ Глафира Семеновна. — Компрене? Понялъ? Компрената? Папа…
— Ali! Le Vatican! — протянулъ извощикъ.- Si, madame.
Пришлось хать долго. Конуринъ звалъ.
— Однако, папа-то совсмъ у чорта на куличкахъ живетъ, сказалъ онъ. — Вишь, куда его занесло!
Вотъ и мутный Тибръ съ его срой неприглядной набережной, вотъ и знаменитый мостъ Ангела съ массой древнихъ изваяній. Перехали мостъ, миновали нсколько зданій и выхали на площадь святаго Петра. Вдали величественно возвышался соборъ святаго Петра.
— Basilica di Pietro in Vaticano! — торжественно воскликнулъ извощикъ, протягивая бичъ по направленію къ собору.
— Вотъ онъ… Вотъ соборъ святаго Петра. Я его сейчасъ-же по картинк узнала — проговорила Глафира Семеновна. — Надо, господа, зайти и посмотрть хорошенько — обратилась она къ мужчинамъ.
— Еще-бы не зайти. Надо зайти — откликнулся Николай Ивановичъ. — Только посл макаронъ-то маршировать теперь трудновато. Сонъ такъ и клонитъ.
— Пусть онъ насъ прежде къ пап-то римской везетъ — сказалъ Конуринъ. — Синьеръ извощикъ! — ты къ пап насъ… Прямо къ пап. Папа…
— Да вдь къ пап-же онъ насъ и везетъ. Папа рядомъ съ соборомъ живетъ… — отвчала Глафира Семеновна. — Коше! У е ле пале папъ?
— Voilа… C’est le Vatican! — указалъ извощикъ направо отъ собора.
— Вотъ дворецъ папы… Направо…
Видъ былъ величественный. Подъзжали къ самой паперти собора, раскинутой на огромномъ пространств. Паперть, впрочемъ, была грязна: по ступенькамъ валялись апельсинныя корки, лоскутья газетной бумаги; изъ расщелинъ ступеней росла трава. На паперти и вдали между колоннъ стояли и шмыгали монахи въ черныхъ и коричневыхъ одеждахъ, въ шляпахъ съ широкими полями или въ капюшонахъ. Какъ около Колизея, такъ и здсь на Ивановыхъ и на Конурина накинулись проводники. Здсь проводниковъ была уже цлая толпа. Они совали имъ альбомы съ видами собора и бормотали, кто на ломаномъ французскомъ, кто на ломаномъ нмецкомъ языкахъ. Слышалась даже исковерканная англійская рчь. Услуги предлагались со всхъ сторонъ.
— Брысь! Брысь ничего намъ не надо, отмахивался отъ нихъ Николай Ивановичъ по русски, восходя по ступенькамъ паперти, но проводники все-таки не отставали отъ нихъ.
Ивановы и Конуринъ направились въ двери собора.
XXXIX
Какъ ни отгоняли Ивановы и Конуринъ отъ себя проводниковъ при вход въ соборъ св. Петра, но одинъ проводникъ, лысый старикъ съ сдой бородкой, имъ все-таки навязался, когда они вошли въ храмъ. Сдлалъ онъ это постепенно. Первое время онъ ходилъ за ними на нкоторомъ разстояніи и молча, но какъ только они останавливались въ какой-нибудь ниш, передъ мозаичной картиной или статуей лапы, онъ тотчасъ-же подскакивалъ къ нимъ, длалъ свои объясненія на ломаномъ французскомъ язык и снова отходилъ.