Gelato… Со вкусом шоколада
Шрифт:
— Не права, не права. Ты ошибаешься, когда думаешь, что не желанна, что я игнорирую тебя, что я специально избегаю близости, что я… Динамо!
Бл.дь!
Знала бы ты, стерва, как я тебя сейчас хочу. Плевать мне на понятия и правила приличия! Да вот хотя бы на этой солнечной поляне я мог бы взять тебя, если бы не одна е. учая проблема, которая стоит колом и никуда, твою мать, не исчезает.
— Велихов, мне страшно, когда ты, черт знает что, чебучишь! Зачем пугаешь? Я не хочу играть! Ты понял?
— Да, — рукой касаюсь ее теплого бедра, ладонью задеваю ягодицу и сжимаю
Тонька ерзает и корчит мину:
— Попа болит! С непривычки, — добродушно улыбается.
Очень откровенно и крайне непосредственно! Зато по обстоятельствам, искренне и без обмана.
— Тогда обратно поедем? — подтягиваю свою кобылу и устанавливаю ногу в стремя.
— Было бы неплохо, — Тоня разворачивает жеребца и, подстегнув его, задает нашу скорость на обратный путь.
Она ни черта не поняла… Ни черта! Из моего нытья трудно вычленить рациональное зерно и доступное обоснование того, что я творю, но я действительно старался, а над доступным объяснением, пожалуй, надо бы еще немного поработать, чтобы в чем-то убедить ее и обелить свое гребаное, вызывающее охренеть какие вопросы поведение…
Целоваться с Тоней мы начали еще в лифтовой кабине, когда поднимались на свой этаж. Я начал первым… Все признаю и тут же каюсь! Смирнова отвечала, подстраиваясь под мой темп и рвение. Она постанывала и вздыхала, делая спасительный глоток необходимого для жизни воздуха, когда я на несколько мгновений отпускал ее, чтобы переключиться на щеки, скулы, ушные мочки и, конечно, предложенную для ласки шею.
— Я хочу, хочу, хочу… — шептал и облизывал горячую, немного влажную от моей слюны, тоненькую, почти пергаментную кожу.
— Я тоже… Тоже, Петя, — Туз заверяла в своем желании меня.
Уже не вспомню, как остался без рубашки, где и как я потерял ремень и расстегнул ширинку сейчас мне тоже тяжело представить. Зато в деталях могу восстановить, как разрывал на Тонике одежду, как сдирал кружевной бюстгальтер, опуская чашки, чтобы добраться до ее груди, как напирал, укладывая ее в постель, как раздвигал коленями ерзающие подо мной женские ножки, как накрывал собой, потом, конечно, на предплечьях поднимался, чтобы в деталях рассмотреть ту, которую почти полностью раздел, оставив лишь жалкую тряпку там, куда сейчас намерен «малышом» пробиться.
— Извини меня, — неохотно сползаю с Тоньки, зажав двумя пальцами переносицу и опустив глаза, усаживаюсь на постель, подогнув колени. — Я… Не могу… — смущаясь, сообщаю.
— М-м-м-м-м-м-м, — она мычит, как раненая, и руками закрывает грудь, сводит вместе ножки и поджимает их, повернув нижнюю половину тела на противоположный от меня бок. — С-с-с-с-волоч-ч-чь, — шипит, отвернувшись от меня, закрыв глаза и закусив почти до крови нижнюю губу.
— Ния? — протягиваю руку и пальцами касаюсь вздрагивающего живота. — Прости меня, пожалуйста…
— Не трогай, идиот! — вопит, отползая вверх, намереваясь пристроиться у изголовья. — Сними мне отдельный номер, Велихов! Я не
— Нет, — насупив брови, говорю. — Ты не уйдешь! Перестань, прошу.
— Я сама сниму, — Тонька дергается, хаотично двигается, пытаясь улизнуть с постели. — В конце концов, что ты можешь?
Мне кажется, она ворчит:
«Слабак!» или «Дурак!», или «Мудак!».
Что предпочтительнее из вышеперечисленного, я, откровенно говоря, не знаю!
Что я могу? Что я могу с ней сделать? Какие у меня права на эту женщину, которую я только что обидел тем, что отказался от близости, проявив бестактность? Я не уверен, что здоров, что не наврежу, не заражу, в конце концов. Презерватив, резиновая тонкая преграда между нами, — не выход, не панацея, не спасение! А она слишком дорога, а для меня — бесценна. Я перетерплю, вынесу любое оскорбление и прозвище, которым она, конечно, наградит меня, но не отпущу ее. Пусть не пыжится силой, которую я истреблю, если она хотя бы дернется. Мы приехали вместе и покинем эту комнату завтра и тоже вместе. Раздельного проживания здесь не будет!
— Я сказал, ты не уйдешь! — сжав кулаки, угрожающе рычу.
— Гад! — подтянув колени себе под подбородок, выгнув спину и выпучив стройный ряд позвонков, Тоня поворачивается на бок и, прикрыв глаза одной рукой и громко всхлипнув, как в последний раз, замолкает, словно обрывает нашу только-только установившуюся связь.
Глава 25
Петр
Женщины по своей природе обидчивы, агрессивны, злопамятны и слишком мстительны. С каждым днем, в котором я живу, все больше в этом убеждаюсь. А Тоня — женщина! С этим точно не поспоришь. По крайней мере, я бы пороть горячку и плеваться истиной не стал. Значит, она та, которая всё, что я упомянул сейчас, очень точно подтверждает и старается соответствовать тому, что слабый пол от матушки-природы великодушно получает.
Семь дней прошло после нашего возвращения на «большую землю»:
«И что с того?» — «А, ничего!».
Тотальный игнор и исключительно рабочие отношения. Но лишь тогда, когда мы в кабинете с ней встречаемся или просачиваемся сквозь торговые ряды, проверяя ценники и копируя артикулы. Абсолютный холод — ноль и даже стойкий минус — тридцать пять, как щадящий максимум, а иногда — охренительный мороз и острый, торчащий, как терновый шип, торос, который нам не обогнуть, не растопить и не разрушить, не напоровшись сердцем на острый пик, вершину айсберга в бесконечном океане равнодушия. Как будто ничего не произошло:
«Ха-ха и типа все! Херня вопрос — прямо в яблочко, ведь не было там ничего».
Там, на той прогулочной посудине. Мы просто деловые партнеры с Тонечкой Смирновой, возможно, хорошие друзья почти забытого и вытертого из памяти безоблачного детства, задуренные свежим воздухом идиоты, которые чуть не скрепили отношения постельным приключением во время основного отпуска, положенного нам по Трудовому Кодексу, согласно заявлению, подписанного начальством, и выданным средствам на собственное содержание, небольшой кутеж и развлечения.