Gelato… Со вкусом шоколада
Шрифт:
— Ты не ответила, Смирнова! — костяшками барабанит по стеклу. — Я сделал предложение…
— В туалете на полу?
— Не место красит человека, — парирует и приказывает. — Открывай чертову дверь. Считаешь, что сможешь скрыться от меня?
Он пьяный, что ли?
— Я все расскажу отцу.
— Он в курсе! — опирается плечом о стекло, из пальцев формирует козырек и смотрит в темноту, сканируя как будто лазерным лучом всю обстановку. — Я вижу тебя, Тузик. Испугалась? Переволновалась? Думала, что я не заберусь?
Пошел ты к черту! А вот то, что:
«Папа
— Привет, — шепчет, глядя прямо на меня, и тут же сбрасывает вызов. — Тонечка, — наступает, вытянув руки.
— Стоп! — откинув свой телефон на кровать, быстро выставляю перед ним свои ладони. — Петь…
— Привет, говорю, — подмигивает и, наплевав на мою преграду, обхватывает меня за плечи. Сжимает и качает, словно мы не виделись сто лет, а сегодня в первый раз, как разлученные грозными обстоятельствами влюбленные, снова встретились.
— Велихо-о-о-в, — стону ему в плечо, насыщая носовые пазухи знакомым запахом. — Ты! Меня! Задавишь! Больно! — шиплю и упираюсь лбом в его плечо. — Прекрати сейчас же!
— Мягкая и очень теплая, — он убавляет силу и практически снимает свою грозную осаду. — Круто! — вращает головой, то и дело задирая подбородок. — Почти охотничий домик. Запах обалденный, цыпа.
— Я тебе не цыпа! — последний раз толкаюсь и вырываюсь из его объятий. — Что хотел? Что там так сильно подгорало, что ты приперся аж сюда!
Не ближний свет, если честно. Это загородный поселок, почти тридцать километров от границы города. Здесь только скоростная трасса и свой личный автотранспорт задают погоду. И то, и то для взбалмошного и подвижного Петруччио, как известно, не проблема. Но все же это продолжительное время и длинный километраж. А у него, по-моему, полностью отсутствует личная жизнь, даже в слабеньком зачатке, иначе он не крутился бы бобылем на бабской карусели, которую ему периодически организовывают девчонки в магазине. К нему даже Шнурок подкатывала. Специально провоцировала, проверяла его стойкость, которой он при каждой встрече козырял. Они, конечно, родственники, но все же есть там маленькая лазейка в виде странной кровной составляющей. Так что этот факт позволяет Сашке Морозовой вертеть Велиховым, словно…
— Я предложил тебе кое-что, а ты мне до сих пор так и не ответила.
— То есть? — таращусь и слежу за его бесцеремонным передвижением по моей комнате. — Обувь сними. Какого черта изображаешь здесь хозяина?
— Обувь? — резко останавливается и, опустив голову, пялится на свои дорогие туфли, которыми топчет мой ковер с огромным, колышущимся, как степной ковыль, ворсом. — Хорошо, — поочередно поддевает пятки и отшвыривает то, что неаккуратно снял, куда-то в стороны. — Удовлетворена? — разводит свои огромные верхние конечности. — Ну?
— Уходи, пожалуйста, — перекрещиваю руки, прикрываю свою грудь, и свожу вместе ноги, дергаясь всем телом.
Я приготовилась ко сну, переоделась
— Свеженькая! — он водит носом, как дворовый пес, сражающийся с собратьями за косточку. — Как дела?
— Ты выпил? — прищуриваюсь, пытаясь засечь какое-нибудь странное действие или выражение, какую-нибудь ужимку или кривляние, которые бы сообщили мне о том, что у него не все в порядке.
— Нет.
Нет! Черт подери! И вот подохла очень слабая надежда на спасение.
— Петь…
— Я сделал предложение, Ния! — он снова наступает. — А ты проигнорировала, словно я ничто! Какого хрена? — рычит, разглядывая меня исподлобья.
— Предложение? — отступаю, оглядываюсь, сверяюсь с обстановкой и понимаю, что бежать мне некуда, сзади зеркало и свадебное платье на плечиках. — Ты меня пугаешь…
— Детка?
А вот и помощь подоспела: мама топчется у моей двери, стучит и зовет случайного заложника.
— Тосик, ты уже спишь? Извини меня…
— Ма… — задушенно вякаю, словно с родным языком больше не дружу.
Петька делает стремительный бросок и накидывается на меня, крепко прижимает тело к зеркалу, погружая нас в чертов белоснежный синтетический подол, затискивает, сдавливает мою подозрительно похрустывающую грудную клетку и утыкается носом в мой висок.
— Скажи, что уже легла! — встряхивает и сплевывает стоячую белоснежную тряпку, когда та попадает ему в рот. — Блядь! Что за…
— Ма… — пищу, зажмурившись.
— Прекрати! — трясет, как куклу. — Ния!
Я хнычу и вожусь под ним, словно связанная или туго спелёнатая бабочка в гусеничном коконе:
— Петя…
— Не отпущу! — он стопорится взглядом на моих губах и впечатывается в них, словно хочет размазать меня, как их вынужденную владелицу.
Он закрывает поцелуем мой рот, прекращает все жалкие потуги вызвать помощь или на худой конец достучаться до его благоразумия.
Петя стонет и ерзает губами, пытаясь раскрыть меня, чтобы протолкнуться внутрь языком и окончательно смести барьеры, которые я старательно выстраивала между нами в те продолжительные и вяло текущие три месяца, в течение которых каждый день встречалась с Егором, делая вид, что незнакома с Велиховым, когда он задирал меня на рабочем месте, надменно игнорировала его приглашения и не поддавалась на сомнительные предложения и постоянные провокации. А он терзал меня своими разговорами о том, что случилось в ту ночь, когда мы были вместе и после которой все это началось, словно расплата подошла за недолгие мгновения моего наслаждения от нашей близости: