Gelato… Со вкусом шоколада

Иголкина Леля

Как будто бы!

Горовые синхронно, как по команде, одновременно направляют взгляды в том направлении, которое я задаю им, кивнув подбородком на выход из полутемного помещения.

— Присоединитесь к нашему столу? Егорыч — очень щедрая и гостеприимная душа.

— Мы не приглашены, — шипит Горовая. — Товарищ, — дергает за локоть мужа, — пойдем.

— Я приглашен с друзьями. Смирнова, успокойся, в самом деле, — теперь слегка откланяюсь назад и полосую злобным взглядом ее вздыбленный горб и дергающуюся копну волос.

Брак — тяжелое бремя! Попробуй такую шуструю укомплектуй. Хочу выразить

сочувствие брату по несчастью, да, похоже, Ярослав не возражает быть у этой нервной под тонким и высоким каблуком.

— Мы не будем вам мешать, — говорит мне.

— Подключитесь и будете с тоской взирать на двух юристов и младшую двоюродную сестру. Прости, Яр, я путаюсь в определениях, кем приходится Антония тебе, а ты ей. Короче, — прыскаю, — здесь все свои, а я пришел с компанией, о которой говорил виновнику заранее.

Правда, изначально речь шла всего лишь о «плюс один». А мы сделаем скидку и поблажку на мой гуманитарный склад ума и неспособность сосредоточиться на техническом задании от заказчика. Скажем так, я очень грубо просчитался и захватил в чем-то выгодную, например, в количестве поглощаемой еды, ворчащую о порядочности и неудобстве Дашку.

Егор поднимает руку в знак того, что заметил нас, затем обращается к испуганно разглядывающей обстановку Тоньке и мягко осторожно тянет ее к нам, держа за руку позади себя.

— Будет весело, ребята, — отставляю свой стакан и прокручиваюсь на барном стуле, располагаясь передом к приближающейся паре. — С подарком не заморачивайтесь. Егор сказал, что у него уже все есть, — кивком указываю на почти подпрыгивающую за его фигурой Нию, — а вот и доказательство, друзья. Сегодня великий день…

Четырнадцатый! Но не от Рождества Христова, а от даты, в которую я огласил последнее условие пари. Ей стоит согласиться на предложение о браке или разделить со мной шоколадный бизнес в случае своего провала.

— Добрый вечер! — Мантуров пожимает руку Ярославу. — Рад видеть.

— Мы случайно встретились, если что, — бормочу себе под нос, не спуская глаз с Антонии.

Тонкая фигура, затянутая в короткое слишком узкое темно-синее платье с глубоким декольте, с полным отсутствием украшений и каких-нибудь вычурных предметов типа цепных ремней или брошей времен ее прапрабабки, которая кляла всех встречающихся на ее пути неспокойных кобелей. Ничего особенного, но мужской фантазии разгуляться определенно есть где! По ощущениям и в силу жизненного опыта предполагаю, что тыл там тоже оголен, а сама Смирнова стопроцентно без белья: ни швов, ни странных выпуклостей, идеальная гладкость и ни единой складки. Красивый и торжественный наряд, который подчеркивает ее достоинства, имитирует вторую кожу и будоражит не только разум, но и бессознательное состояние недремлющего «малыша».

«Давно не ныл? Чужой товар, парень, не под твой карман. Ложись-ка и не скули о том, что ты не можешь получить» — сильно сглатываю и тут же отвожу свои глаза.

— Поздравляем, Егор! — стрекочет Горовая. — Извини, пожалуйста, что мы не вовремя, считай, что вклинились и сами напросились…

— Даша-Даша, перестань. Спасибо, ребята, за поздравления и за ваш, пусть и неожиданный, визит. Идемте за стол? Петь? Ты с нами? Заснул, что ли?

Вручить сейчас? Или до третьего тоста подождать? За что,

как правило, пьют, поднимая третью рюмку, одергивая задранные на коленях брюки? Если память мне не изменяет, то за любовь и прекрасных дам, которые всего достойны.

— Поздравляю! — резво спрыгиваю со стула и братаюсь с Егорычем, встречаясь жестким взглядом с глазами насмерть перепуганной Смирновой. — С днем рождения, старина.

Подмигиваю ей и шепчу губами, не произнося ни звука:

«Все будет хорошо! Скажи ему „да“!».

Тонька странно округляет рот, словно видит что-то адское перед собой, мельтешит глазами, дергается и пытается вытянуть зажатую Мантуровым свою ладонь. Она шипит и резво крутится.

— Его-о-о-р, — скулит, изображая почти вселенского масштаба скорбь на своем сегодня очень кукольном лице.

Спокойное, как для ночного заведения, место, услужливые официанты и достойный стол, шутки, тосты, непрерывно и без остановки сыплющиеся на виновника торжества; перемигивание сестриц, их частые отлучки в то место, в которое они ходят только группками; наши вдохи-выдохи и вздохи, грубый мат и язвительное хихикание, но лишь когда девицы покидают нас; громкий смех, легкое толкание и пожелания «здоровья и всех благ» — мы очень четко соблюдаем протокол и ведем себя, как подобает, закусываем, общаемся и выпиваем, да только спокойный Ярослав держит горло на суше и в тепле, потому что непредусмотрительно прибыл в это заведение на своей машине, как карга на дорогой метле. А вот на третьем тосте, как себе и обещал, я наконец-таки передаю через весь праздничный стол пакет с мигающей радиоактивной опасностью для особо посвященных в это дело эмблемой, которая, как и было задумано, не скрывается от въедливых и пытливых глаз маленького злобного зверька. Антония сверкает не разглядел, увы, какого цвета глазом, скрипит зубами и очень сильно сжимает ручки в кулачки, а я, естественно, замечаю побелевшие костяшки и дрожащие тонкие фаланги, перебирающие внутреннюю часть ее кисти.

Что так девочку задело? Память, видимо, еще жива, а сама «маман» тоскует за погибшим детищем, за своим прибыльным интимным делом? Или ей невыносимо осознавать то, что сей подарок был приобретен в ее, увы, теперь закрытом магазине, а возможно то, что подношение в некоторой степени касается ее.

«Не забыть расспросить Мантурова об ощущениях после жесткого перепихона, который будет после того, как он облачит кобылку в кожаную упряжь» — мысленно зафиксировав простое напоминание, повиливая бедрами и бубня какую-то херню себе под нос, я неохотно удаляюсь на долгожданный перекур.

Ну, слава Богу, я один! Уперевшись задницей в подоконник в мужском туалете, потягиваю ядовитый никотин и наслаждаюсь дымом, который через ноздри выпускаю. Причмокиваю громко, пощелкиваю языком и, зажав сигарету между средним и указательным пальцами, вытаскиваю ее из своего рта, чтобы скинуть пепел в банку, подпрыгивающую рядом от моего задушенного смеха, который я транслирую, словно затянулся чем-то нехорошим, что вызвало чересчур нездоровую эйфорию у потребителя запрещенного товара. Щурюсь, нахально ухмыляюсь, плотоядно облизываюсь, снимаю с губ осыпавшийся и прилипший к слизистой табак, пьяно передергиваю плечами и тут же прыскаю от смеха, вспоминая, как Тузик тявкала, что: