Gelato… Со вкусом шоколада
Шрифт:
— Ния, — шепчу, не глядя на Смирнову, — мы приехали. Слышишь?
— Да.
Скашиваю на нее глаза и замечаю, как водит пальцем по стеклу, рисуя чудные загогулины.
— Я волнуюсь, Буратино, — шепчет и тут же резко, словно испугавшись, убирает блуждающую, как по холсту, руку.
— Я помогу…
Остановившись перед широкими ступенями у полностью стеклянного входа в дом, глушу мотор, отстегиваю свой ремень безопасности и помогаю с этим Тоньке, затем выпрыгиваю из салона и, обойдя спереди машину, подхожу к двери пассажира, у которого
— Все будет хорошо, — протягиваю к ней руки и прошу, — обхвати меня за шею, чтобы я мог тебя вытащить…
Не успеваю до конца озвучить весь наш план дальнейших действий, как Смирнова выполняет все в точности, как я предполагал, не протранслировав вслух свои намерения.
— Вот так! — подхватываю Тоню и бережно вытягиваю обезображенную гонкой и сидением на земле крохотную невесту.
Она вцепляется в меня, прижимается к моей груди и становится из-за этого как будто еще легче.
— Все нормально? — заглядываю ей в лицо, как бы свысока, выказывая снисхождение.
— Угу, — мычит и тут же прячется. — Прекрати, пожалуйста.
Антония скрывается, почти сливается со мной и, не поднимая головы, скрутившись милым, но чересчур мелким круассаном, покидает салон автомобиля и поднимается на моих ногах по ступеням, ведущим внутрь ее дома.
По ощущениям жутко неудобная и многозначительная картина: нам открывает дверь Сергей, у которого из праздничной одежды осталась расстегнутая рубашка с подкатанными, как и у меня рукавами, да помятые от долгого сидения выходные брюки.
— Добрый вечер, — глядя ему в глаза, произношу негромким голосом.
— Добро пожаловать! — Смирнов произносит через зубы, но все-таки гостеприимно протягивает руку, указывая направление, куда мне следует доставить его дочь.
Иду, не испытывая непосредственного давления…
Однако, словно через строй…
Меня встречает испуганная и заплаканная Женя, затем моя мать, с какой-то укоризной смотрящая на то, как я держу Антонию и шепчу ей что-то на ухо, пока несу туда, куда меня направил ее отец. Вот тетя Надя, ее муж, мой дядя, Максим Морозов и…
Черный, но не от природной краски его кожи, а от того, что сегодня несколько часов назад перенес, Егор…
Твою мать! Я не ожидал, что он здесь тоже будет. Мантуров с заложенными руками в карманы своих брюк, стоит возле лестницы, ведущей на второй этаж и, наблюдая за тем, как я прижимаю к себе Нию и как ее несу, как перед этим переступил порог замершего и сегодня совершенно негостеприимного дома, пронизывающим насквозь, очень нехорошим взглядом, не разбирая, кто прав, кто виноват, осуждает, вынося обвинительный, не подлежащий дальнейшему рассмотрению и обжалованию приговор. Он режет нас, испытывая странное наслаждение?
Когда равняюсь с ним, то непроизвольно или все же специально поворачиваю к нему голову, встречаясь с ним своим лицом.
Нам больше нечего сказать друг другу? Это все? Мы сталкиваемся профилями
— Егор, прости меня, пожалуйста. Мне очень жаль, — а затем приподняв голову и встретившись со мной, тихо, но отчетливо произносит. — Велихов, не надо!
Глава 16
Петр
— Добрый вечер!
Он обращен лицом к окну и повернуться для того, чтобы ответить на мое приветствие не желает и, по всей видимости, делать этого даже не собирается. Ну что ж, это его не то чтобы законное, скорее, человеческое право. Я на этом не настаиваю и совсем не обижаюсь. Было бы из-за чего, в конце концов!
— Ты опоздал, — мужчина засовывает руки в карманы брюк и немного подается верхней частью своего сухого, но все еще крепкого тела вперед к сверкающему стеклу. Сильно упирается своим лбом в прозрачную, просто-таки неприлично вылизанную, поверхность, буравит прочной костью оконный проем и сипит. — Пе-е-е-тр…
Какого хрена? Что это за стресс-кабинет, в котором начальник решил отодрать подчиненного в его выходной день?
— Сегодня суббота…
— И ты решил, что можно наплевать на четко оговоренное время для нашей встречи? — транслирует вполне логичный вывод из моей жалкой объяснительной посылки.
— Па… — кривляюсь и недовольно подкатываю глаза. — Я же приехал.
— Почтил вниманием или сделал одолжение, не преминув притрусить, казалось бы, простое действие пылью из неуважения и цинизма? — отец терзает меня своей спиной, не считая нужным проявить встречную вежливость и хотя бы произнести задрипанный «привет».
Похож! Похож! Похож! Практически одно лицо и тот же неуживчивый характер.
Я бы точно так же поступил, если бы разговаривал с зажравшимся засранцем, похожим на этого невоспитанного батрака, каким сегодня я являюсь для своего родителя.
— Извини за опоздание, — громко выдыхаю и захожу внутрь помещения, в котором, по всей видимости, мне сейчас преподадут урок о том, как следует себя вести в приличном обществе, соблюдая простые правила и нормы, те наскучившие давным-давно прописные истины, на которые я имел неосторожность смачно наплевать, явившись на тридцать минут позже назначенного для отеческой экзекуции времени.
— … — его молчание означает, что мои слова не принимаются? Я типа зря старался? Ни хрена не догоняю, хотя отлично спал после свадебного забега двухдневной давности, словно розовый младенчик. А вот отец, по-моему, не спал те же самые два дня.
— Привет, — равняюсь с ним и как бы невзначай задеваю своим плечом отцовскую руку, согнутую в локте и выставленную острым углом для таких вот нежеланных посетителей.
— Ты, любезный, опоздал! — Гриша поворачивает голову и, стиснув крепко зубы, внимательно рассматривает мое стремительно краснеющее лицо, выжигая и на без того горячей коже какое-то нехорошее клеймо.