Gelato… Со вкусом шоколада

Иголкина Леля

Ух ты ж! Чтоб меня черти-то разодрали! Ни хрена себе санузел у Смирновой! Круглая ванна, как глубокий таз — для маленькой задницы навороченное джакузи. Бог очень любит стерву, раз подарил ей такое фирменное корыто! Душевая кабина, фарфоровый дружок и местечко для интимной гигиены, предметы личного пользования, розовая аптечка с огромным красным крестом и ее маленькие, просто-таки бесящие меня, шмотки.

— Привет, друзья, — пока споласкиваю руки и лицо, подмигиваю забытым женским трусикам на тумбе рядом с раковиной. — Как дела? Вы чьих будете?

Тряпочка

молчит, но, по-моему, внимательно следит за тем, что я здесь делаю. Закрываю воду и осматриваюсь по сторонам в поисках полотенца, чтобы вытереть насухо руки.

«Чем черт не шутит!» — хватаю то, что не положено и от чего я, как маньяк, тащусь и млею.

Маленькие, кружевные, с глубокими вырезами и узкой полоской.

«Стринги, танга, бразилианы… М-м-м, кайф!» — цепляю пальцем маленькую тряпку и раскручиваю на своей указательной фаланге.

— Смотри, что я нашел, — выхожу из служебной комнаты и направляюсь к Тоньке, уже жующей булочку.

— Ты… — Смирнова сильно давится и жутко кривится. — Ты…

— Вкусно? — киваю на то, что она держит в одной руке, а пальцами другой, изображая аристократку и голубую кровь, отщипывает прежде, чем уложить лакомство себе в рот.

— Верни на место, — подпрыгивает и качается на кровати. — Петя… — вдруг подключает жалость и нытье. — Пожалуйста! Это не смешно, это же…

— Они такие миленькие, — снимаю нижнее белье с пальца и отбрасываю на кресло-кокон, стоящее в углу. — Наелась?

— Я не голодная. Просто сладенького захотелось, — откладывает выпотрошенный пакет на тумбочку. — Осталась шоколадка, — предлагает плитку мне.

Это без меня, малыш! Неспешно, как бы неохотно и лениво, приближаюсь к ней, а она речь с каждым моим шагом размеренно вдруг замедляет.

— Ты чего? Куда? — смотрит снизу на меня, возвышающегося и почти вплотную приблизившегося к краю ее кровати.

— Я устал, щенок, — еле-еле двигаю веками, хлопаю ресницами, как дурачок, зеваю, широко открывая рот, потягиваюсь и глубоко вздыхаю. — Давай по-быстрому.

— Нет, — рычит и отрицательно мотает головой.

— Перестань, — отмахиваюсь от нее, снимаю свой пиджак, отщелкиваю пряжку ремня, затем вытягиваю его из петлиц, швыряю на пол и киваю головой насмерть перепуганной Антонии. — Подвинься, Тузик! Хочу полежать.

— На пол! — пальцем указывает место и, как псу, приказывает. — Иди сейчас же туда.

— Ага! Сейчас! — наклоняюсь и бережно подталкиваю Тоньку, она в ответ рычит и зло взбрыкивает, но все же слабо движется. — Давай-давай, а то не расскажу новости.

— Хорошие? — раскрывает рот и сильнее ерзает по простыни.

— Великолепные! — поворачиваюсь к ней спиной и сажусь на матрас, снимаю часы и вытаскиваю из заднего кармана джинсов телефон и портмоне. — Закачаешься! Месячные?

— … — а вот сейчас, похоже, Ния подавилась языком.

— Как дела, спрашиваю? Что там с красными днями календаря?

— М-м-м-м, р-р-р, — по-моему, царевна-Лебедь снова превратилась в мерзкую

лягушку.

— Не совсем понял, — проворачиваюсь на заднице, забрасываю ноги и вытягиваюсь на ее кровати. — Приставать можно или ты не в настроении?

— М-м-м, — Антония потеряла нежный чудо-голос?

— Трудно ответить? — поворачиваю к Нии только свое лицо.

«Ох, твою мать!» — зажмуриваюсь и тут же прижимаю плечи к своим ушам, потому как получаю серию жалящих ударов почти свинцовыми кулачками по всему мягкому и восприимчивому к боли, по всему тому, чем с самого рождения обладаю.

— Козел! — шипит и шлепает меня уже раскрытыми ладонями по плечам, груди и животу. — Пошел вон! Убирайся из моего дома.

По-видимому, сегодняшний подкат не удался! Зайдем с другой, наверное, стороны. Перехватываю суетящиеся передо мной тонкие и голые ручонки, свожу их вместе и дергаю бешеную на себя, затем резко переворачиваю нас и накрываю собой мелкую змею, плюющуюся ядом.

— Все! Проехали, порядочная ты моя, — давлю ее и сильно встряхиваю, словно так прошу успокоить сумасшедшую энергию, которую она испускает. — Прости-прости, дурная шутка, я слишком перегнул. Ния!

Она обмякает и останавливает сопротивление, затем отворачивается от меня и говорит куда-то в сторону:

— Я не буду с тобой встречаться, Велихов.

— Почему? — кручу башкой, пытаясь поймать ее глаза и установить контакт, который только что необдуманно утратил.

— Не буду.

— Почему? — осмеливаюсь губами тронуть ее щеку. — Посмотри на меня, пожалуйста, — ласковое и вежливое слово шепотом добавляю.

— Ты меня обижаешь и пугаешь.

— Тоня-Тоня, мы всегда так общались. Ты, видимо, забыла.

— Ты хочешь со мной встречаться, но при этом обзываешься и…

— Попробуем еще разок? — все, на что сподобился, быстро предлагаю.

— Нет.

Я не уйду! Пусть об этом даже не мечтает. Я не уйду и своего добьюсь. Это дело принципа, в конце концов.

— Тосик? — ерзаю губами по теплой нежной щечке, задеваю границу острой скулы и носом щекочу мочку ее уха.

— Что? — спрашивает тихо.

— Тосик, Тосик, Тосик. Ну, как?

— Что?

— Нравится? — отстраняюсь на одно мгновение, чтобы посмотреть на ту, которую хочу зацеловать, потому что два дня не видел и уже соскучился. А она? Она строит недотрогу и невинность изображает, заводит с половины оборота и вынуждает меня дичь творит.

— Я спать хочу, — Смирнова разворачивает подо мной серьезную возню.

Тузик крутится потому, что я ей это позволяю. По крайней мере, почти не сдерживаю, лишь повторяю все, что она осуществляет. Ния укладывается на бок, я тенью следую за ней. Поджимает ножки, утыкается лицом в подушку, я осмеливаюсь перекинуть через нее свою ногу лишь для того, чтобы крепче и теснее к себе прижать. Смирнова ойкает, кряхтит, но после того, как я обхватываю ее под грудью, резко замолкает, шумно выдыхает и тут же успокаивается и мгновенно затихает.