Геммы. Орден Сияющих
Шрифт:
– Прискорбно, прискорбно. – Феофан Платонович повел их дальше. – Вот уже пятнадцать лет, как Анисим Янтарь, из первых, чтобы вы знали, геммов на свете, занимается восстановлением Белого Бора с его неповторимой деревянной архитектурой, свойственной этим землям два века назад. Анисима так и прозвали – Зодчий Иждега. Великий человек! Благодаря своему неслышному голосу он может направлять действия строительных артелей. А заодно занимается глубоким изучением гиштории. Я по мере сил помогаю деньгами и вот – собираю экспонаты для будущего музеума.
Илай, чтоб не показаться совсем уж невеждой,
– А что Салазы? Там, говорят, много берестяных рукописей хранится, да и терема еще стоят.
Феофан Платонович пренебрежительно махнул рукой.
– Салазы! По сравнению с Белым Бором это пфуй, деревенька малая. И что ныне там губернатор сидит, то лишь от нехватки выбора. Вот раньше, когда княжеством еще правили Милорадовы, тогда…
– Так в войну серафимов и демонов не один город пал, – снова перебила Диана. Не добравшись до бердыша, она положила глаз на островерхий, похожий на луковицу, шлем с кольчужной вуалью. – А как же город праведников? Он тоже относился к Белоборью.
Дубравин-старший пожевал губами, точно подбирая слова.
– Мерчуг, чтобы вы знали, хоть и лежит в руинах, но большая их часть давно разобрана, и на их месте построили Кастору.
– Город грешников! – заключил Илай, радуясь как на экзамене, когда сообразил, как подхватить мысль наставника.
Но Феофан Платонович его восторга не разделил. Бережно вернув шлем с головы Дианы на положенное место, он заметил:
– Громкое название. Но оно и объясняет, почему Церковь не торопится помогать епископу Мерчугскому. Впрочем, – он отряхнул ладони, – все это политика, а политике требуется время, чтобы стать частью летописи времен. Не следует пачкать в ней руки, пока не настоится.
Ни согласиться, ни поспорить геммы не могли, а потому молча последовали за хозяином замка дальше по лабиринтам домашнего музеума.
Что касается Катерины Дубравиной, ее не интересовали ни история, ни политика. Дни она проводила во все большем оцепенении, а вот по ночам…
Приученные к строгому распорядку, геммы отходили ко сну не позже полуночи, а вставали с рассветом. Илаю и Диане отвели по комнате, но вот расслабиться в таких хоромах с высокими потолками и гулким эхом, отскакивающим от старых камней, было непросто. Илай одновременно чувствовал себя в темнице и в чистом поле – открытый с трех сторон, беззащитный в топком ложе с балдахином. От непривычной обстановки его накрывала тревога, а вместе с ней приходила бессонница. Мысли водили хороводы, цепляясь одна за другую и перекликаясь, как девушки на попевках.
Как-то там Норма и Лес? Не пришлось ли им отвечать за их поступки? Вдруг они считают Илая и Диану предателями и позже не захотят и руки подать? А ведь они были неразлучны с детства, с самой сингонии, ближе у них никого нет. Или, может, их тоже перевели в гвардию и они уже служат во дворце, спокойно поджидая остальных?
Что Илай с Дианой вообще здесь делают, так далеко от столицы? Так ли нужна Катерине стража? Так ли нужен ей он, Илай? Сначала парень думал, что они станут неразлучны, ведь она так радовалась при встрече, даже обняла его. А теперь от прежней ласковой дружбы не осталось и тени. Сама Катерина стала тенью. Как ей помочь? Да и хочет ли она помощи или рада
Илай вертелся на перине, потел, вздыхал и снова вертелся. Вконец измучившись, он принял волевое решение дойти до кухни и пожевать там какую-нибудь краюху – на сытый желудок лучше спится. Не то чтобы он голодал, но…
В жилых комнатах усилиями вездесущей Дуси не угасали камины и было довольно тепло, но вот коридоры упорно холодили ступни даже сквозь кожаные подошвы домашних туфель. Угольных жаровен в этом замке не признавали – чад мог попортить бесценные экспонаты.
Сбежав по винтовой лестнице и глотнув свежего ветра через приоткрытое слюдяное окно, Илай почти приободрился, как вдруг ему в лицо бросилось нечто черное. В первую секунду Илай едва не навалил в штаны, но стоило ему отстраниться, как он разглядел в ночи Гогена – ученого грача Феофана Платоновича. Птица умела носить письма, куда прикажут, и говорить. Правда, знала она всего одну фразу, которую и прокаркала в лицо Илаю:
– Гогенчик хор-роший!
Значить это могло что угодно. Грач проворно приземлился Илаю на растрепанную макушку, свесил голову и клюнул в мочку уха.
– Ай! Сдурел, курятина?!
– Гогенчик хороший! Хор-роший! – и снова клюнул.
– Чего тебе надо?
Грач вспорхнул и, не переставая голосить, понесся по длинному коридору в сторону зала, который Дубравин-старший называл «приемным». Илай решил за ним последовать.
– Чтоб тебя, похлебка летучая, – ворчал Янтарь, шлепая туфлями по каменным плитам. – Пожар там, что ли? Чучело пернатое, ворона недоде…
Он замер. Гоген выписывал круги под сводчатым потолком, а вдоль дальней стены, увешанной гербами и щитами, свесив голову так, что светлые волосы занавесили лицо, медленно двигалась белая фигура. Катерина.
Она что-то шептала.
Илай осторожно приблизился и услышал ее тихий голос:
– Свет мой… Свет… мой…
Кашлянув, чтобы не напугать, он позвал:
– Катерина Андреевна? Рина?
Но она не отреагировала, продолжая, точно зачарованный паук, водить тонкими руками в воздухе.
– Свет мой…
Тогда Илай со всей возможной мягкостью положил ей ладонь на острое плечо.
Она резко обернулась. Белые радужки Рины горели неземным, звездным сиянием, едва не ослепляя его.
– Я чую мой свет! – вскрикнула она, и глаза ее закатились.
Илай успел подхватить обмякшее тело у самого пола и только тогда заметил, что девушка была босая.
– Х-химера… – хотел было выругаться он, как вдруг под сводами зала раздалось гневное:
– Ты что творишь, охальник?!
В распахнутых дверях стояла, уперев руки в бока, Дуся. Можно было не сомневаться – в темноте она видела не хуже геммов.
– А ну, положь барышню, аспид сластолюбивый! – проскрежетала голем, надвигаясь угрожающе быстро.
– Да я… да она… – заметался Илай, пытаясь уйти с траектории каменной горничной. Катерина не шевелилась, точно неживая, только длинные волосы ее мели по полу. – Я помочь хотел!
Дуся на ходу закатывала и без того укороченные рукава платья, а он не знал, что ему сделать – положить беспомощную Рину на ледяные камни или держаться до последнего, малодушно прикрываясь ей от стражницы.