Геммы. Орден Сияющих
Шрифт:
– Не разумею, кой прок таких брехунов слушать? – возмущалась горничная, отдуваясь и обмахиваясь шалью для вида – устать она не могла, но мастерски изображала утомление.
Диана в ответ зловеще улыбнулась одной стороной рта и потянулась всем телом. От привычной работы после долгого перерыва у нее резко улучшилось настроение и зачесались кулаки. Подозрения, которые успели закрасться ей в голову еще на первом выходе в город, оказались детским лепетом по сравнению с открывшейся картиной.
– Тут нужны слова тех, кому потрепаться важнее, чем сохранить свою шкуру, – пояснила она. – А что там насочиняли – потом отсеется.
– Экая ты неразумная! –
Диана задумчиво провела ладонью по алому рукаву с черным обшлагом, ощущая мельчайшие узелки и неровности волокон сукна под пальцами. И правда, в чем смысл давать тайной полиции такую приметную униформу? То ли дело инквизиторы – те ходят в гражданском, только фибулы цепляют, чтобы признавали при близком знакомстве. Или вот военные. У пехоты, к примеру, мундиры серые, немаркие…
Она вдруг замерла, распахнув глаза. Затем подняла взгляд на бледное солнце зарождающейся весны. Дни хоть и становились длиннее, но темнело все еще довольно рано. Светило миновало зенит и уже протягивало косые лучи к верхушкам дубрав, окружающих Букаву.
– И что дальше? – Дуся всю дорогу не переставала кивать и махать всем встречным горожанам ладошкой в знак приветствия, точно королевишна на выезде. – Теперь-то к городничему? Ужо он смилостивится над юродивым.
Но Диана ее не слушала. Она крутила головой, всматриваясь в горизонт со всех сторон. Наконец она спросила:
– А скажи-ка мне, где здесь форт?
Худшего положения трудно было представить. С горьким вздохом приложившись затылком о каменную стену камеры, Илай принялся мысленно перечислять.
Во-первых, он на всю оставшуюся жизнь опозорен перед Катериной.
Во-вторых, он окончательно испортил новенький мундир.
В-третьих, сестра этого никогда ему не забудет.
В-четвертых, он вонял, точно бродяга. И так же отчаянно хотел есть.
Поначалу Илай стыдился донимать Рину своими злоключениями, но одиночество быстро отбило остатки гордости. К слову, ни в его камере, ни в соседних не было ни единого заключенного, кроме него самого, – тишина давила на виски, и только изредка слышалось позвякивание ключей тюремщика. Катерина согласилась с ним, что это крайне странно даже для такого тихого и благополучного городка. «Правда, – признала она, – я и за решеткой никогда не бывала». Это простое замечание ввергло Илая в еще большее уныние. В единственное окно камеры виднелась только утыканная поверху пиками стена, над которой медленно ползло по небосводу солнце. Охранник, бряцая связками ключей, привел к камере Илая длинного носатого господина в коричневом камзоле и с такой обширной залысиной, что черная бахрома волосин по бокам головы выглядела неуместной на таком гладком совершенстве. Илай было обрадовался, что это его защитник или, на худой конец, офицер местной полиции и сейчас он ему все объяснит, повинится и будет отпущен с миром и наставлением. Оказалось, лысый служил в Букаве земским исправником и пришел исключительно с тем, чтобы сообщить, что суд состоится на закате сего дня, а за ним незамедлительно приведут в исполнение и наказание.
В судебном деле Илай смыслил мало, потому как было оно путаным и скучным до судороги в челюстях. Вот кто так пишет, если не стряпчие-крючкотворы? Но Илай с грехом пополам зазубрил «Уложение об ответственности» и знал, что по двести четырнадцатой статье о «порче али осквернении» грозит ему от силы неделя работ. Это в худшем случае, если
В конце концов, сестра его не оставит. Не оставит ведь? Они прежде не были так уж близки, как с Нормой; Диана вечно честила его пустоголовым и избегала неслышного голоса из-за своей высокой чувствительности. Да, за последние недели многое изменилось, но чего стоят недели против лет? Катерина, как могла, терпеливо успокаивала его, а Илай утешал себя тем, что сможет иногда перекидываться с ней парой фраз даже с каторги.
Вконец изведясь, Илай все же потянулся разумом к Диане: «Ты где? Закат уже…»
«Отстань! – последовал незамедлительный ответ. – Сама знаю!»
Илай решил считать ее ответ хорошим знаком и продолжил обгрызать заусенцы с чумазых пальцев.
К моменту, когда последний луч нехотя выскользнул из камеры, Илай успел обкусать все руки да начать присматриваться к крысе, что скреблась в дальнем углу. Он уже подумывал назвать ее Шабашиком, когда за ним наконец пришли.
«Четверо дюжих молодцев, – тут же отчитался он Катерине. – Не велика ли честь?»
«Ну ты же сильный», – отозвалась она, отчего сердце невпопад радостно трепыхнулось.
Илая отконвоировали до телеги, в коробе которой мостилась ржавая клеть. Холодный ветер просвистывал ненадежное убежище насквозь, но более хлестко били презрительные взгляды букавцев, которыми они одаривали арестанта. Илай с недоумением подносил к лицу закованные в кандалы руки: «Как я дошел до такого? Если меня и судить, то разве ж за это?» К счастью, его хотя бы не закидывали гнилыми плодами – сорить в Букаве было не принято.
Впереди показался особняк из белого камня с округлыми арками и островерхими зелеными крышами, в белоборском стиле. Уездная управа благочиния. Телега с клеткой миновала ворота, и те лязгнули, запираясь, точно отсекая его от прежней жизни.
Выволокли из клети, протащили по вымощенному двору и ступеням. Не позволяя переступать самому, втащили в просторный зал, заставленный длинными скамьями без единого свидетеля на них. За высокой кафедрой сидел сухощавый господин в парике и с совершенно не идущей ему, точно приклеенной козлиной бородкой с завитком на конце. Под глазом у него красовалась выпуклая, будто ягода, родинка. По правую руку от судьи сверкал лысиной уже знакомый Илаю земской исправник, по левую – скрючился лупоглазый писарь в шапке набекрень. Ни обвинителя, ни защитника он так и не заметил. Может, придут чуть погодя?
Обвиняемого усадили на жесткий стул с высокой спинкой и приковали по рукам и ногам к подлокотникам и ножкам.
Илай тоскливо огляделся, но посмотреть себе за спину не имел никакой возможности. Тут его внимание привлек странный предмет, что громоздился на кафедре прямо перед носом судьи – то была объемистая золоченая шкатулка, густо украшенная финифтью и глазурью. Пальцы судьи то и дело бегали по столешнице, норовя коснуться ее, словно в предвкушении.
– Начнем же! – провозгласил судья в парике и сделал жест в сторону исправника.