Генерал Деникин. Симон Петлюра
Шрифт:
Перед быховцами неотвратимо стал вопрос: «Что делать?» Продолжать борьбу или закапчивать ее? Еще до большевистского переворота все решили: «Продолжать». Тогда же было выдвинуто предложение о создании Корниловской политической партии. Однако против выступил А. И. Деникин, считавший, что это не соответствует ни времени и месту, ни характеру корниловского движения и их профессиональному призванию. Он считал, что имя Корнилова должно стать знаменем, сплачивающим общественные силы, политические партии, профессиональные организации — словом, всех, кто хочет объединиться в русле широкого национального движения для восстановления русской государственности. Необходимо, настаивал Антон Иванович, стать в стороне от всяких политических течений и объявить строго деловую программу, цель которой должна заключаться не в строительстве нового, а в удержании страны от окончательного падения. Точку зрения Деникина приняло большинство. Небольшая комиссия при его участии в качестве идейного руководителя разработала «Корниловскую программу». Опа включала следующее.
«1) Установление правительственной власти,
2) Установление на местах органов власти и суда, независимых от самочинных организаций.
3) Война в полном единении с союзниками до заключения скорейшего мира, обеспечивающего достояние и жизненные интересы России.
4) Создание боеспособной армии и организованного тыла — без политики, без вмешательства комитетов и комиссаров и с твердой дисциплиной.
5) Обеспечение жизнедеятельности страны и армии путем упорядочения транспорта и восстановления продуктивности работ фабрик и заводов; упорядочение продовольственного дела привлечением к нему кооперативов и торгового аппарата, регулируемых правительством.
6) Разрешение основных государственных, национальных и социальных вопросов откладывается до Учредительного собрания».
Это была «Программа Быхова». Одпако публикация ее под таким названием могла вызвать новый, чрезвычайно опасный взрыв. Поэтому в печати она, утвержденная Корниловым, появилась под видом программы прошлого его выступления. В действительности она была обращена в будущее и звала всех ее сторонников к объединению для предстоящей борьбы теперь уже с большевизмом. Ради того, чтобы не дискредитировать движение, быховцы решили отказаться от побега и ждать суда с целью полной реабилитации. Возможность побега допускалась лишь при усилении угрозы неминуемого самосуда. На этот случай были заготовлены револьверы, поддельные документы, штатская одежда, по два — три конспиративных адреса, приняты меры к постепенному освобождению арестованных. К началу ноября в тюрьме остались только Корнилов, Деникин, Лукомский, Романовский и Марков. Большое затруднение создавало отсутствие денег. Москва прислала 40 тыс. рублей, по их хватило для удовлетворения лишь самых неотложных нужд. По предложению В. С. Завойко, Корнилов согласился подписать письма к двенадцати крупнейшим финансистам страны с просьбой жертвовать средства для борьбы с большевизмом, в том числе к А. И. Путилову — Русско-Азиатский банк, А. И. Вышиеградскому — Международный банк, Д. Н. Шаховскому — Русский торгово-промышленный банк, А. И. Камипке — Азово-Донской банк, В В. Тариовскому — Сибирский банк и другим. В этих целях образовали «единую центральную кассу в Новочеркасске. Особого комитета и контроля для распоряжения этими (собираемыми) деньгами и наблюдения за их использованием». Но крупная буржуазия, которую считают вдохновительницей антисоветского и антибольшевистского движения, не особепно-то раскошелилась.
При необходимости решено было уходить, естественно, на Доп. Там был атаман Каледин, сам проходивший по делу Корнилова. Главное, по-прежнему внушало доверие казачество. На этом настаивал и совет Союза казачьих войск, непрерывно поддерживавший связь с быховцами, который, как и вся казачья старшина, как оказалось, оторвался от казачьей массы и не имел реальной силы над нею. В отношении казачьих частей пребывала в заблуждении и Ставка, планировавшая с их помощью приостановить поток бегущих с фронта. Лишь Каледин, чутко улавливавший психологический настрой казаков, в письмах предостерегал от иллюзий в отношении них. На прямой вопрос, даст ли Дон быховцам убежище, атаман ответил утвердительно, по с оговорками о сложности своих отношений с Временным правительством и о чрезвычайной и противоречивой обстановке в области.
Узники волновались. Только Корнилов не терял надежды, считая пессимизм Каледина проявлением его субъективной неуверенности. Тем более что уже пробравшийся на Дон неутомимый В. С. Завойко, его поверенный советник, слал оттуда Корнилову весьма оптимистические письма, вселявшие уверенность. Тут, писал он, «…Ваше имя громадно, его двигает вперед уже стихия; за ним стоят не отдельные силы или люди, а в полном смысле слова — стихия». Правда, оговаривался: «Здесь на Дону Ваше имя и значение — бельмо на глазу Богаевского (М. Богаевский — товарищ (помощник) атамана войска Донского. — А.К.); он полностью забрал в свои руки Каледина и в этом направлении влияет на него; здесь политика по отношению к Вам — двуличная и большая личная ревность. Боятся, что Вы будете наверху, боятся, что Вы не позволите пожить на счет других…». В другом письме Завойко слал еще более горячие заверения: «…Помните, что стихия за Вами; ничего, ради Бога, не предпринимайте, сторонитесь всех; Вас выдвинет стихия; Вам не надо друзей, ибо в должный момент все будут Вашими друзьями… За Вами придут — это делаю и я…».
1 ноября Керенский бежал из Гатчины, бросив казаков Краснова, который заключил перемирие с матросом П. Е. Дыбенко. Ставка заняла примиренческие позиции и отказалась от активной борьбы с большевиками. Ведя переговоры с Советом казачьих войск, Довбор-Мусницким и Калединым, 1 ноября Корнилов направил письмо Духонину с призывом покончить с нерешительностью, подчеркивая: «Положение тяжелое, но еще не безвыходное. Но оно станет таковым, если Вы допустите, что Ставка будет захвачена большевиками, или же добровольно признаете их власть». Чтобы этого не случилось, считал Корнилов, необходимо прочно обеспечить Ставку, для чего срочно перевести в Могилев Чешский и Польский полки; занять войсками польского корпуса, усилив их артиллерией казачьих батарей фронта, Оршу, Смоленск, Жлобин, Гомель, перебросить
Быховцам стало ясно, что Ставка не способна стать организующим центром борьбы. Но они, находясь в плену иллюзий, были убеждены, что большевизм, будучи злокачественным нарывом на теле революции, не далее как недели через две вскроется и оздоровит отравленный организм страны. Однако большевистский переворот послужил импульсом к ускорению еще до него наметившихся процессов сепаратизма и федерализации, выяснения пограничных споров, национализма и шовинизма. В территориальных, областных, национальных рамках возникла тенденция отгородиться от большевизированных районов. Произошла перегруппировка политических сил. Образовалось три лагеря: большевистский с примыкающими к нему левыми из других социалистических течений; стан его противников — кадеты, народные социалисты, кооператоры, правые социалисты, большинство профсоюзов; лагерь сторонников соглашения с большевиками.
Обстановка вопреки надеждам быховцев продолжала резко ухудшаться. Корнилов активизировался, проявил стремление вырваться на свободу. Генералы были против. Поручили Деникину переговорить с ним. Лавр Георгиевич пообещал повременить с уходом из Быхова, но подготовку продолжил, намереваясь двинуться на Дон вместе с текинцами. Приступили к сборам и остальные. По предложению Совета казачьих войск, Каледин обратился к Ставке с просьбой отпустить узников на поруки Донского войска, обещая предоставить им станицу Каменскую. Ставка колебалась, но к середине ноября поступили сведения о приближении к Могилеву эшелонов Крыленко. Сторонники быховцев в Ставке назначили на 18 ноября отправку их, текинцев и полуроты георгиевцев специальным поездом на Дон.
Антон Иванович принял меры к отправке Ксении Васильевны в Новочеркасск. Известил об этом Каледина, дал ей письмо к Алексееву. Он просил их оказать его невесте помощь и содействие. Оба генерала отнеслись к Ксении Васильевне трогательно и заботливо. Каледин поселил ее в доме своих друзей.
Однако Духонин отменил отъезд генералов, сказав, что для него это будет смертным приговором. Но утром 19 ноября Духонин передал узникам, что через четыре часа прибывает Крыленко и Ставка будет сдана без боя, и чтобы они немедленно покинули Быхов. Корнилов приказал коменданту тюрьмы тотчас освободить генералов, а текинцам — подготовить к походу на 12 часов ночи. Командиры ударных батальонов предложили Духонину защищать Ставку. Общеармейский комитет, самораспускаясь, запретил это делать. Духонин ответил командирам: «Я не хочу братоубийственной войны. Тысячи наших жизней будут нужны Родине. Настоящего мира большевики России не дадут. Вы призваны защищать Родину от врага и Учредительное собрание от разгона… Я… имею тысячи возможностей скрыться. Но я этого не сделаю. Я знаю, что меня арестует Крыленко, а может быть, меня даже расстреляют. Но это смерть солдатская». На другой день озлобленные матросы на глазах у Крыленко растерзали генерала Духонина и жестоко надругались над его трупом.
Тем временем генералы попрощались с Корниловым до встречи в Новочеркасске и под доброе напутствие тюремщиков-георгиевцев — «Дай вам Бог, не поминайте лихом…» — покинули тюрьму и на квартире ее коменданта переоделись, сильно изменив свою внешность. Лукомский преобразился в «немецкого колониста», Марков — в типичного солдата с разнузданными манерами «сознательного товарища», Романовский лишь поменял погоны генерала на прапорщика, а Деникин обрел облик «польского помещика». И все расстались, решив добираться каждый самостоятельно. Антон Иванович отправился в польскую дивизию, где ему выдали удостоверение на имя «помощника начальника перевязочного отряда Александра Домбровского». Случайно к нему присоединился подпоручик Любокопский, который заботился о нем на протяжении почти всего пути. Чувствовал Деникин себя скверно. Оказалось, что он совсем не приспособлен к конспирации. Разговаривая с подпоручиком по-польски, на вопрос солдата: «Вы какой губернии будете?» отвечал машинально по-русски: «Саратовской». Потом сбивчиво объяснял, как это он, поляк, оказался в этой губернии.