Генезис личности. Теория и эксперимент. 2-е издание, исправленное и дополненное

Субботский Евгений

2.3.2. Критерий произвольности

Второй критерий выделения уровней саморазличения, применяемый по отношению к активным объектам, мы обозначим как критерий предвидения или произвольности. Соответственно на первом уровне по этому критерию мы получаем объекты, активность которых направлена на реализацию непосредственной, ближайшей цели; напротив, объекты второго уровня обладают способностью иерархизации целей и мотивов, направляя активность на реализацию опосредствованных задач. Обычно активность на этих уровнях обозначается как непроизвольное и произвольное поведение; однако поскольку в феноменальном плане активность первого уровня связана с интенсивными эмоционально-аффективными состояниями, а второго –

с относительно слабыми аффектами, в историю философии различение этих уровней вошло как противопоставление аффекта и интеллекта.

Один из первых вариантов различения произвольного и непроизвольного поведения мы встречаем у Платона; критерием произвольности действия тут выступает намеренность и подавление аффекта: «тот, – пишет Платон, – кто подавляет ярость, не действует просто внезапно, но намеренно откладывает свое мщение на будущее время; действия такого человека подобны добровольным» (Платон, 1968, с. 355). Аристотель также разделяет сферу познания, ощущения и мышления, с одной стороны, и сферу эмоций, желаний и стремлений – с другой; волю он отождествляет с умом. Сферы эти находятся в состоянии борьбы: то ум человека затемняется страстью и стремление берет верх над волей, то воля берет верх над стремлением (Аристотель, 1976).

В дальнейшем противопоставление разума и страстей прочно входит в европейскую философию: мы встречаем его у Декарта и Мальбранша, Спинозы и Лейбница. Для Канта преодоление аффектов, непосредственных природных побуждений является одним из критериев морального, истинно свободного действия (Кант, 1965-b). Фихте (см. Гайденко, 1979) выделяет ряд этапов освобождения человека от страстей: вначале человек полностью подчинен чувственным влечениям, не осознавая этого (на этом этапе он немногим отличается от животного), затем он осознает свои чувственные влечения, хотя все еще им подчиняется, и, наконец, на третьем этапе становится господином своих страстей. Гегель дифференцирует низшую способность желания (чувственные побуждения, страсти) и высшую способность желания – волю (Гегель, 1971-а). Воля есть результат рефлексии человека на свои побуждения и способность выбирать между ними (произвол); в ходе исторического развития человек постепенно поднимается от стадии полной подчиненности своим природным аффектам до стадии произвольности (Гегель, 1976).

Таким образом, на первой стадии (стадия непроизвольной активности) мы имеем объекты, активность которых носит ярко выраженную аффективную окраску и характеризуется своеобразной «одномерностью», непосредственностью; ближайшее побуждение тут подавляет все остальные. Напротив, объект, находящийся на стадии произвольности, способен к выбору и соподчинению своих влечений; поскольку же саморазличение, по определению, само есть выбор, то выбор субъектом одного из вариантов своего различения (одного из своих мотивов) представляет собой выбор «второго порядка» и составляет высшее «измерение» активности.

Важно отметить, что произвольные психические процессы противопоставляются непроизвольным, аффективным действием не по критерию наличия или отсутствия мотива (потребности), а именно по критерию предвидения, соподчинения или вторичности выбора. Произвольное действие, следовательно, не есть «безмотивное», незаинтересованное действие, как это можно было бы думать исходя из поверхностного противоположения разума и страстей; «холодный» разум столь же мотивирован, сколь и «горячая» страсть; однако он представляет собой иной уровень мотивации (саморазличения), относительно свободный от феноменально представленного эмоционального фона. Об относительности этой границы свидетельствует, в частности, хорошо известный в психологии феномен «эмоционального тона» ощущений.

Естественно предположить далее, что первый, непроизвольно-аффективный уровень саморазличения является не только логически, но и генетически первичным и связан с так называемыми витальными

жизненными потребностями, неудовлетворение которых ставит под угрозу само существование объекта как активной системы. Напротив, на уровне произвольности, как правило, удовлетворяются «производные» потребности саморазличающего объекта, лишь косвенно связанные с его бытием и не требующие монополии на всю его активность, которая вследствие этого теряет интенсивную чувственную окраску. Таким образом, в определенной степени аффективно-эмоциональная насыщенность может служить критерием того, что действие системы совершается на непроизвольном уровне и глубоко затрагивает сами основы ее бытия. «Чувство, – отмечает Фейербах, – doctor subtilisimus (наиболее чуткий руководитель). Лишь благодаря тому, что этот руководитель исключительно тонкий, мы часто его не понимаем» (Фейербах, 1974-b, с. 309).

2.3.3. Критерий осознанности

Третьим общепринятым критерием, обычно применяемым для классификации действий активного непроизвольного уровня саморазличения, является критерий осознанности или субъективной представленности. В феноменологическом аспекте осознанность есть то, что нередко называют «полем ясного сознания»; в познавательном аспекте критерием осознанности выступает способность человека вербально воспроизвести совершенный акт.

Таким образом на первом по этому критерию уровне мы получаем действия, в которых проявляется активность субъекта, но о которых он не в состоянии сообщить другим, на втором – действия человека, которые он в состоянии воспроизвести вербально. Отсюда следует, что все произвольные действия (по своему понятию) осознаны, поскольку произвольность, как и осознанность, включает в себя элемент рефлексии; в то же время понятие непроизвольного действия не предполагает, хотя и не исключает, осознанности. Точно так же понятие осознанности не предполагает произвольности (рефлективного усилия), представляя собой вид пассивной рефлексии, однако и не исключает ее.

Хотя критерий осознанности приобретает особую популярность в ХХ столетии, по своему происхождению он значительно старше. По существу, идею бессознательной активности разрабатывает уже Лейбниц; он называет ее «смутными представлениями монады». «Не следует, – пишет Лейбниц, – ограничивать спонтанность лишь сферой отчетливых мыслей, деятельности разума, сознательных и добровольных действий, но надлежит распространять на смутные и невольные представления, бессознательные и нами не подмеченные… Все возникает из наших собственных недр… Картезианцы допускали большую ошибку, не учитывая представлений, которые не сопровождаются у нас сознанием» (цит. по Фейербах, 1974-b, с. 169–170).

Согласно Лейбницу, бессознательные действия не отделены от сознательных непроходимой гранью, напротив, всякий сознательный мотив – это отрефлексированное, осознанное бессознательное, всякое сознательное ощущение – это ощущение, ранее бывшее неосознанным. Таким образом, отношение бессознательного и сознательного – это отношение уровней саморазличения монады, причем всякой деятельности на сознательном уровне обязательно предшествует та же деятельность на досознательном уровне, которая переходит в сознание, достигнув определенного порога.

Эта идея Лейбница представляется нам фундаментально важной; она показывает, что у самых истоков различения понятий сознательного и бессознательного отношения между ними мыслились не как отношения детерминации (т.е. отношения причины и следствия), а как отношения различенных противоположностей, отношения уровней. Таким образом, ни сознательная активность по своему понятию не может «детерминировать» бессознательную, ни наоборот; та и другая являются той же самой активностью того же субъекта, но существуют на разных уровнях, один из которых сопровождается субъективной представленностью и обладает свойством воспроизводимости, а другой – нет.