Генезис личности. Теория и эксперимент. 2-е издание, исправленное и дополненное
Шрифт:
Кант, не отрицая «внутреннего» вещей, по-новому переосмысливает это понятие в свете своей основной задачи – задачи обоснования принципов опытного знания. Последовательно осмысляя позицию cogito, доведя ее до логического конца, Кант впервые четко формулирует тезис о непознаваемости «внутреннего». Он показывает, что человек в процессе своей философской (как и всякой другой) деятельности создает, конструирует мир своего сознания; результатом этого конструирования является выделение двух концептуальных «полюсов»: полюса человеческой субъективности (Я) и полюса мира явлений (природа). Наука (а под этим термином Кант понимает естественные науки) имеет своим принципом принцип причинности и формируется как способ исследования вещей, их структур и взаимосвязей. Применение научного метода, таким образом,
Однако, в отличие от картезианцев, Кант не отождествляет природу с миром вещей, не смешивает мир и картину мира. Конечно, тот факт, что мы в состоянии познавать объекты природы лишь как вещи, лишенные «внутреннего», укоренен в самих основах научного познания; тем не менее он вовсе не означает, что эти объекты сами по себе лишены внутреннего. Совсем наоборот, рассуждает Кант, каждый объект природы обладает своей внутренней стороной, своей собственной спонтанной активностью, является «вещью в себе». Однако как «вещь в себе» (и это опять-таки с очевидностью следует из cogito) этот объект принципиально непознаваем естественнонаучными средствами. Отсюда – знаменитый тезис Канта о непознаваемости «вещи в себе».
Как известно, в этом утверждении Канта нередко усматривают агностицизм. Однако при этом неправомерно отождествляется понятие «вещи в себе» с понятием «сущности»; в этом случае тезис Канта действительно звучал бы агностически. На самом же деле Кант вовсе не отождествляет эти понятия; для него «вещь в себе» не есть сущность (см. Кант, 1965-а, с. 308). «Вещь в себе» – это именно «внутреннее», способность вещи к саморазличению и активности. Но если, подобно канту, стоять на позициях cogito, то совершенно очевидно, что «внутреннее» никак не может быть предметом науки и вообще созерцания: ведь «вектор» созерцания, чувственности, явления (а значит, и предмета естественных наук) ориентирован прямо противоположно «вектору» спонтанности и активности: «ничто созерцаемое в пространстве, – пишет Кант, – не есть вещь-в-себе и пространство не есть форма вещей, свойственная им самим по себе» (там же, с. 135).
Отсюда ясно, что если мы хотим исследовать объект (скажем, человека) научными методами, мы должны рассмотреть его как явление (как вещь), целиком абстрагировавшись от его «внутреннего»; попытки же познать «внутреннее» (как это, например, пытались сделать сторонники «рациональной психологии») есть следствие элементарной логической непоследовательности и a priori обречены на неудачу. Даже психика человека, даже «святая святых» субъекта – его «Я» – могут быть познаны лишь как явления, следовательно, как вещи, лишенные «внутреннего» (эмпирическая психология); само же «внутреннее» непознаваемо. Это совсем не означает, что его нет вообще; это значит лишь то, что рационалистически заданная процедура научного познания запрещает науке иметь его своим предметом. «Если сетование мы не познаем ничего внутреннего в вещах должно обозначать, что чистым рассудком мы не можем понять, каковы являющиеся нам вещи сами по себе, то такое сетование несправедливо и неразумно: оно вытекает из желания познавать, стало быть, созерцать вещи, не пользуясь чувствами» (там же, с. 325).
Единственная сфера, где «внутреннее» свободно и беспрепятственно проявляет себя, – это сфера «практического разума», сфера морали. Именно нравственный акт делает очевидным деятельностную сущность человека, его свободу от внешней природной детерминации; именно здесь царит принцип телеологии, стремления человека к высшей моральной цели, поставленной себе им самим. Человек, пишет Кант, и есть вещь-в-себе, и притом единственная вещь-в-себе, доступная его собственному «внутреннему взору», его интуиции.
Дальнейшая разработка и универсализация понятия саморазличения связана с философией Фихте. Весь мир – как моральный, так и материальный – есть продукт творческой деятельности человека, его саморазличения и самоотчуждения.
Таким образом, в отличие от Канта, Фихте признает способность к саморазличению, активности, деятельности только за одним существом – человеком; все же остальные объекты природы – продукты его самоотчуждения, и существование у них «внутреннего» доказано быть не может. Правда, мы можем принять в качестве постулата то, что ююбой объект есть не только явление нашего сознания, но и нечто самодостаточное, «вещь в себе»; однако такой постулат – всего лишь предмет веры. Фихте, следовательно, «не видит в природе самостоятельного начала; вся она – порождение бессознательной деятельности Я; деятельность Я – вот единственная реальность, она составляет начало и конец всего мирового процесса» (Гайденко, 1979, с. 97).
Как известно, наиболее полно и всесторонне понятие саморазличения было раскрыто Гегелем. В субъективности, противоречивости, самораздвоении Гегель видит основу и сущность любого объекта, от живой природы до логических категорий.
Своеобразной «первоосновой» саморазличения является фундаментальное для Гегеля понятие абсолютного духа – единой первосущности, которая в самораздвоении порождает, с одной стороны, мир понятий, с другой – мир вещей, природы, мир наличного бытия. Свое завершение это самораздвоение имеет в идее – обогащенном единстве понятия и наличного бытия. Нетрудно видеть, что эта предельно общая схема прочно укоренена в cogito, хотя терминология Гегеля и не совпадает с терминами Декарта. Так, опущенное Декартом понятие первичного единства эксплицируется Гегелем в понятии абсолютного духа; активную, деятельную сторону саморазличения единого (дух у Декарта) Гегель отождествляет с понятием, а телесно-материальный полюс (Декарт) обозначает как наличное бытие.
Однако, в противовес картезианцам, Гегель не отождествляет объекты природы с «мертвым» полюсом саморазличения духа, с наличным бытием. Напротив, сущность гегелевского подхода к исследованию в том и состоит, чтобы в каждом объекте увидеть его самоудвоение, саморазличение, его противоречивость, выступающую в форме несоответствия его понятия и его наличного бытия. Эта противоречивость и составляет, по Гегелю, «внутреннее» вещи, источник ее самодвижения, ее телеологического процесса: «Телеологический процесс, – пишет он, – есть перевод понятия… в объективность…», причем «само понятие как таковое уже существует как причина…» (Гегель, 1971-b, с. 201). Любая конечная вещь потому и конечна, что не полностью совпадает со своим идеальным состоянием – понятием; таким образом, она как бы содержит в себе потребность, нужду, недостаток, импульс, побуждающий ее к движению и развитию.
Особенно ярко саморазличение выступает на уровне живого, обладающего в форме потребности способностью ощущения своего раздвоения: «…живое есть для самого себя это раздвоение и обладает чувством этого противоречия, каковое чувство есть боль… Вот почему боль есть преимущество живых существ; так как они суть существующее понятие, то они… действительность, обладающая такой бесконечной силой, что внутри себя они отрицательность самих себя, что эта их отрицательность имеет бытие для них» (там же, с. 227). Таким образом, если неживой объект имеет свое внутреннее «в себе», в скрытой для него самого форме, то живое ощущает свое внутреннее, имеет его «для себя». Эта способность к отражению своего внутреннего достигает апогея на уровне рефлексии или познания, свойственного человеку.