Героинщики
Шрифт:
– Закройте пасть! Бля, вы все здесь совсем в дрова! Я здесь единственный умею ?
Я иду в туалет и долго мочусь, но избегаю зеркала - боюсь увидеть свою отвратительную рожу. Когда я заканчиваю, то вижу, как из спальни выходит Дженни, подружка Марии. Я вижу в ее больших глазах слезы, она дрожит от ужаса, девочке, наверное, лет десять. Она нерешительно приближается ко мне.
– Они хотят еще наркотиков поискать, - шепчет она, потирая красную точку от укола на сгибе руки. Что это? Коммерческий шаг? Культура? Несчастный случай.
– Это Мария меня уколола, прямо сюда, - продолжает девочка.
–
Она смотрит на меня, будто я здесь - главный тюремный надзиратель, которого она умоляет отпустить ее на волю.
– Что мне делать?
– Иди домой, - говорю я, шокировано качая головой, а потом смотрю в сторону двери гостиной и добавляю: - Туда не ходи, даже не прощайся. Иначе так просто не уйдешь.
Я открываю дверь и указываю ей на лестницу.
– Я скажу им, что тебе стало плохо и ты пошла домой. Просто беги, - прошу я девочку, и вдруг слышу истерические высокие голоса, доносящиеся из той комнаты; надо поторопить малую, пусть сматывается отсюда, пока не поздно.
– Беги домой! Скорее!
Она выходит, робко и одновременно благодарно кивая мне. Я закрываю за ней двери и возвращаюсь в холодный, душный коридор, шум из гостиной становится все громче. Кайфолом падает на кресло-мешок у стены и пытается перекричать этот гам:
– Я-на охоту, - окидывает он всех пристальным взглядом.
– Кто со мной?
Они все молчат, только дрожат и ноют. Это утро напоминает мне массовые похороны какого-то выдающегося палестинца, за гробом которого следует целая толпа плакальщиц. Мария говорит что-то, типа она хочет сдохнуть, и Эли, которая до сих пор не может встать с дивана, пытается успокоить ее:
– Нельзя так говорить, Мария, ты такая молодая ...
– Но я бы уже мертва ... Это не жизнь, а сущий ад, - плачет она, вся такая забитая и жалкая.
– Опять ебаная мелодрама, - комментирует Кайфлом и смотрит на меня, подходя ближе к батарее.
– Кто со мной?
– Пойдем, - вызываюсь я, и мы выходим в коридор.
Он поднимает на меня свои большие печальные глаза и ласково ведет рукой мне по плечу.
– Спасибо, Марк, - шепчет он.
– Надоели эти ебаные девушки. Уже прошли те дни, когда можно было удовлетворить их одним хуем, теперь им нужен только героин, героин, героин ...
– Ага, - киваю я, - но надо жить как-то.
Он тоже кивает, и мы открываем входную дверь.
– Не надо нам было возвращаться сюда, - жалуется он, качая головой. Я бы мог устроить нас обоих к Андреасу ... Могли бы работать на Тони ... Там было бы все в ажуре, друг, все в ебаный ажуре ...
Я слышу, как Мария взывает:
– Где Дженни? Если она съебалась, ох я ей пизды дам!
Эли пытается снова ее успокоить, а мы с Кайфломом тихонько ускользаем за двери, будто какие-то воры, которые бегут с места преступления. Но на прощание мы вздрагиваем от страха, когда слышим, как голос Мэтти перекрывает общий шум:
– Заткнись, блядь, суки продажные!
Мы не останавливаемся ни на минуту, даже не оглядываемся. Когда мы выходим из подъезда на улицу, то слышим, как кто-то кричит нам из окна, но нам похуй.
Заметки об эпидемии №6
Лотианский отдел здравоохранения
Строго
Зафиксированные случаи заболевания вирусом иммунодефицита человека за февраль
Гордон Ферриер, 18 лет, северный Эдинбург, мотокурьер, боксер-любитель, употребляет наркотические препараты внутривенного введения.
Роберт Макинтош, 21 год, северный Эдинбург, чистильщик окон, принимает наркотические препараты внутривенного введения.
Джули Мэттисон, 22 года, северный Эдинбург, студентка театрального факультета, мать-одиночка, употребляет наркотические препараты внутривенного введения.
Филипп Майлз, 38 лет, северный Эдинбург, безработный повар, трое детей, употребляет наркотические препараты внутривенного введения.
Гордон Маристон, 31 год, северный Эдинбург, безработный сварщик, употребляет наркотические препараты внутривенного введения.
Брайан Николсон, 31 год, западный Лотиан, безработный инженер-строитель, употребляет наркотические препараты внутривенного введения.
Джордж Парк, 27 лет, южный Эдинбург, безработный чернорабочий, есть ребенок, употребляет наркотические препараты внутривенного введения.
Кристофер Томсон, 22 года, северный Эдинбург, безработный булочник, употребляет наркотические препараты внутривенного введения.
Тихая гавань
У меня всегда холодные руки. Будто кровь больше не циркулирует по моему телу.
Они не привыкли к такому. Даже в теплый день я все потираю и потираю ладони, грею их о чашки, грею собственным дыханием. Мне трудно дышать; будто какой-то толстый слой слизи постоянно блокирует мои респираторные пути.
ДУФ, ДУФ, ДУФ ...
Но я сам сделал это с собой. Никто больше в этом не виноват; ни Господь, ни даже Маргарет Тэтчер. Это я сделал; разрушил суверенное государство Марка Рентона еще до того, как до него добрались эти мудаки со своей разрушительной силой.
Удивительно оказаться снова в родительском доме. Здесь стало так тихо после смерти малого Дэйви. Даже когда он был в больнице, здесь все равно чувствовалась его присутствие; мама с папой постоянно готовились к посещениям, собирали для него вещи, сообщали о его состоянии родственникам и соседям. Теперь уровень жизни упал в этом доме до нуля, словно у всех исчезла цель в жизни. Родители уже пошли спать, когда я вернулся домой в одну пятницу очень поздно. И только Билли не спит.
Я зашел только взять несколько пластинок в свою комнату, но завершилось все тем, что я остался смотреть с Билли бокс, а потом просто заснул в своей старом постели. Мое тело научилось перерабатывать героин все быстрее и быстрее. Когда-то я мог продержаться без дозы несколько дней. Теперь ломка начинается уже через четыре ебаных часа. Я стал еще более апатичным и вялым - храню энергию, чтобы она меньше тратила героин в моем организме. Меня все бесит. Я быстро устаю. Становлюсь рассеянным. Но самое страшное, что мне теперь все безразлично. Встать с дивана (если только не за героином) требует теперь монументальных усилий.