Героинщики
Шрифт:
Мама подозрительно смотрит на меня, качает головой, у нее на глазах проступают слезы. Она с болью говорит:- Это мог быть ты ... С той девочкой, Фионой, - всхлипывает она.
– Или даже с Хейзел.
Она поворачивается к старику, тот кивает ей и обнимает за плечи.
– Да, я вовремя убежал с Абердина, - говорю я.
– Не начинай, Марк! Просто не начинай, на хер! Ты хорошо понимаешь, что подразумевает мама, - кричит папа.
Что я хорошо понимаю, так это то, что я слишком задержался на этом завтраке и чтонаркоманская тема все еще открыта, а я больше не могу слушать
Я захожу в ванную, чтобы украсть материнский валиум, и выхожу на Уок, еле волоча на себе тяжелую сумку «Силинк» с пластинками. К счастью, в Киркгейте я встречаю Мэтти и Кайфолома. Выглядят они так же хуево, как и я, энтузиазма у них намного больше, даже когда я предлагаю им ширнуться и помочь мне с сумкой. Мэтти, к моему удивлению, тянется к сумке, но, как оказалось, ему просто интересно заглянуть в нее. А там лежит все, что важно для меня: Боуи, Игги, Лу. Именно с ними я собирался попрощаться.
– Блядь, тяжелая утрата, - читает мои мысли Мэтти.
– У меня есть такие же на пленках, - пытаюсь защититься я.
– Бля, и не жалко было время на этот хлам тратить, - ноет он.
Кайфолом идет молча впереди, иногда оглядываясь на нас.
На хуй мне надо объяснять все этому мудаку - непонятно, но я говорю:
– Попрошу Хейзел переписать их на кассеты, у нее куча свободного времени.
Мэтти ведет плечами, и мы заходим в магазин. Кайфолом остается на улице, чтобы покурить, а я сразу выкладываю на прилавок все свои пластинки. Продавец быстро просматривает их с выражением лица, который я сто раз уже видел; типа, у него еще много дел, а я его отвлекаю, и бла-бла-бла.
– Боуи я всегда смогу перепродать, - говорит он.
– Но никому не нужны Игги, «Студжиз», Лу или «Вельвет». Семидесятые уже устарели для наших клиентов.
МУДАК ЕБАНЫЙ.
Я получаю за пластинки сущие копейки. Мэтти делает вид, будто просматривает стеллажи с кассетами в витрине, но я точно знаю - мысленно он подсчитывает монеты на моей ладони. Когда мы выходим оттуда, то встречаем Олли Каррена, который идет по своим делам по Уок, ебаный борец невидимого Национального фронта.
– Как дела, Олли?
– Хоорошшо...
– шипит он и смотрит сначала на меня, потом на Кайфолома и, в конце концов, на Мэтти.
По его презрительному взгляду видно, что он считает нас настоящими отбросами общества.
– Это ты - Коннелл?
– спрашивает он Мэтти, однако тон у него такой, будто он обвиняет в чем-то этого парня. Мэтти крутит сережку в ухе так интенсивно, будто пытается настроить свой мозг на правильную волну. Он даже забывает о сигарете, которую держит в руках.
– И что?
– Ты больше
– качает головой Олли.
– Нет, я теперь в Уэстер-Хейлсе, - отвечает тот.
Олли молча таращится на нас, у него профессиональный вид охранника или какого-либо полицейского. Поэтому я решаю спасти ситуацию:
– Ты в этой одежде выглядишь, как настоящий воин, Олли.
Он улыбается, его глаза сначала наполняются какой-то имбецильной ненавистью, но потом он надменно скалится и говорит:
– Да, большинство из нас все же придерживается заведенных порядков.
– Выглядит совсем новеньким. Кстати, недавно встретил твою жену в Бендикс.
– Агаси-с-с-сь ...
– радостно свистит он.
– Такое могло произойти.
Кайфолом кивает и говорит:
– Знал я одну телочку, она была помешана на стирке. Все время тянулась к стиральной машине, а то и к Бендикс.
– Да, иногда она у меня за свое чистоплюйство тоже получает, - соглашается Олли, - но сейчас у нее замечательная стиральная машина.
– Но все равно таскается к Бендикс, - посмеивается Кайфолом.
Я стараюсь все это время оставаться серьезным, Мэтти вообще открыл рот, не понимая, зачем мы болтаем с этим стариком.
– Да, - соглашается Олли, - мать у нее такая же глупая была.
– Она, конечно, иногда и машинкой пользовалась, моя девушка, - говорит Кайфолом.
– Моя очень редко о ней вспоминает.
– О заклад готов подраться, ты чаще стираешь дома, чем она, да?
– спрашивает Кайфолом.
– Да, я иногда стираю, действительно, но она все время ходит в этот Бендикс, у нее сам Бендикс в голове.
– А ты сам бывал когда-то в Бендиксе?
– спрашиваю я.
– Да, мы тогда не были еще в браке, я был совсем молод. Служил моряком. Там было чисто ... Что ... Что случилось?
– смущенно спрашивает Олли, когда мы не можем больше сдерживаться и хохочем как бешеные.
– Что вы хохочете? Бля, опять что-то затеяли! Знаю вас и ваши игры!
– Какие еще игры?
– наивно спрашиваю я.
Он смотрит на мое запястье, по которому течет гной, по моему бледную кожу, покрытую струпьями.
– Производственная травма - подмигиваю я, но он смотрит на меня с отвращением и шагает прочь по Уок.
– Бендикс - прямо по курсу!
– кричит ему вслед Кайфолом.
Мне уже больно смеяться, аж в боку закололо. Но мы хорошо повеселились, то есть я повеселился, и когда боль унимается, я понимаю, что все окружающие смотрят на нас, как на прокаженных. Прохожие испуганно пялятся на нас и шепчутся, я почти физически ощущаю, как они осуждают меня.
– Давайте убираться отсюда, - предлагает Кайфолом.
Боль. Психологическая боль.
Становится только хуже, когда мы добираемся до Толкросс. Мэтти решает подождать нас на улице.
– Блядь, мне там больше не рады, здесь постою, - говорит он.
Внутри мы видим, что его старенькие помидорные кусты на подоконнике совсем сгнили и засохли, а сам Джонни сидит за столиком, склонившись над дорожкой спида. Я допускаю большую ошибку, отдав ему всю свою наличность. Он занюхивает его, вздыхает и отказывает нам.