Героинщики
Шрифт:
– Ты - наркоман, - щурит глаза отец, - грязный лживый наркоман. У тебя наркозависимость. Я правильно говорю?
Я смотрю на него.
– Навешивая на меня ярлык, ты позоришь меня.
– Что?!
– Так Кьеркегор говорил.
– Что ты говоришь, бля?
– спрашивает Билли.
– Сёрен Кьеркегор, датский философ.
Мой старик ударяет кулаком по столу.
– Для начала прекрати нести все это дерьмо! Теперь всему крышка - твоему обучению, твоим перспективам! Ебаный философ тебе не поможет! Сейчас не время потакать своим прихотям, Марк! Это не игрушка, с
– Марк ...
– начинает всхлипывать мама, - поверить не могу. Наш Марк ... университет ... как мы им гордились, помнишь, Дэви? Как мы гордились!
– Эта гадость убивает тебя, Марк, я читал об этом, - объявляет отец.
– Это самоубийство! Ты кончишь в больнице, как тот твой дружок, Мерфи; Господи, он же чуть не умер там!
Мама плачет; она вздыхает, вопит, задыхается от слез. Я хочу успокоить ее, пообещать, что со мной все будет хорошо, но не могу сдвинуться с места. Сижу, как парализованный, на своем стуле.
– Торчок ебаный, - Билли, - плохую игру ты затеял, это полное дерьмо.
Начинается наш обычный спор; я сразу наношу ему удар в ответ:
– Да, зато избиения незнакомцев в публичных местах - это же так по-взрослому, так разумно, а главное - одобрено обществом.
Билли злится, но почему-то спускает мне это, ограничившись снисходительной улыбкой на наглой роже.
– Это мы уже обсуждали!
– кричит отец.
– Его глупости мы уже обсудили на прошлой неделе! А сейчас нужно поговорить о тебе, сынок!
– Слушайте, - говорю я им, примирительно поднимая ладони, - здесь нет ничего страшного. Да, я немного переиграл, у меня возникла зависимость. Знаю, это ужасные вещи, но я во всем уже разобрался. Я лечусь, по метадоновой программе бросаю героин.
– Но это не так легко, - вдруг кричит мама.
– Я слышала об этом, Марк! Ты можешь заразиться СПИДом!
– Надо ширяться, чтобы заразиться СПИДом, мама, - качаю головой я, - а я только курил. Но я перевернул эту страницу.
Хуевую игру я замутил, как говорит Билли, я не могу удержаться и смотрю на изгиб своей руки. Папа следит за моим взглядом, понимает, что я имею в виду, подскакивает и закатывает мне рукава, чтобы представить на всеобщее обозрение струпья и подтеки гноя.
– Да? А это что такое тогда?
Я машинально прячу руку за спину.
– Я очень редко ширялся и всегда только своим шприцем, - оправдываюсь я.
– Слушайте ... Знаю, я ступил, но теперь все будет иначе.
– Да ты что?
– визжит мама, испуганно пялясь на мою руку.
– Не вижу я, чтобы ты слишком большие усилия для этого приложил!
– Делаю, что могу.
– Калечишь себя!
– По крайней мере, он признает, что у него проблемы, Кэти, - уговаривает ее папа – По крайней мере, он хочет с этим завязать.
Затем он вознаграждает меня горящим взглядом:
– Это все в Лондоне началось?
Я не сдерживаюсь и хохочу, от всего сердца, когда слышу его слова. В Лондоне наркоту было получить гораздо сложнее, чем здесь, где ее чуть ли не на каждом углу продают.
– Посмейся мне, - горько отвечает он, - Саймон
– Нет, - отвечаю я, почему-то не хочу разоблачать Кайфолома.
– Они этого дерьма никогда не касались. Только я.
– Да, один только такой идиот нашелся, - рыдает мама.
– Но почему, сынок?
– спрашивает папа.
– Почему ты начал употреблять?
Я никогда не думал об этом, поэтому мне сложно ответить на этот вопрос.
– Кайф - это замечательное чувство.
Его глаза вылезают из орбит, словно кто-то его по затылку бейсбольной битой ударил.- Господи, пожалуй, с обрыва прыгать - тоже замечательное чувство, пока о землю не ударишься. Когда ты поумнеешь, сынок?
– Я словно в кошмаре живу, - кричит мать, - да, это просто ужасный кошмар!
Вдруг наступает такая желанная для меня тишина, слышно только «тик-так» наших роскошных часов с маятником, которые мой старик когда-то приобрел у своего всегда мрачного друга Джимми Гаррета на Инглстонском рынке. И вот этот часы начинают бить полдень. Двенадцать медленных ударов, хотя стрелки и показывают уже чуть больше двенадцати часов, двенадцать ударов измеряют наши жизни сокращениями сердца ... Дум ... Дум ... Дум ...
Я стараюсь съесть еще немного бифштекса, но не могу проглотить ни крошки. Я чувствую, как пища попадает мне в гортань, но застревает там, будто у меня мышцы не работают. Все застревает в моем пищеводе, я давлюсь каждым кусочком, пока один из них вдруг не проскакивает в кишки и меня не посещает неожиданное облегчение. Мама тщательно изучает мое лицо, рассуждая о чем-то очень для нее важном, потом встает и с неожиданной поспешностью, которая поражает нас всех, шагает в другую комнату, достает из серванта письмо и передает его мне.
– Это – тебе.
На письме я вижу почтовую марку Глазго. Я и сам не знаю, что это может быть.
Вдруг я чувствую на себе разъяренный взгляд трех пар глаз, который просто не позволяет мне скрыть письмо в карман, чтобы прочитать позже. Поэтому я отрываю краешек конверта. Это - приглашение.
Господин и госпожа Рональд Дансмеры имеют честь пригласить Марка Рентона на свадьбу своей дочери Джоанны Эйприл и господина Пола Ричарда Биссета, которое состоится в Шотландской церкви Святого Колумба по адресу: Ренфришир, Килмакольм, Дачел-роуд 4 мая 1985 в 13:00, и на банкет в гостинице «Боуфилд» по адресу: Ренфришир, Гаувуд, Боуфилд-роуд, Хоувуд
– Что это?
– спрашивает мама.
– Ничего такого, просто приглашение на свадьбу. Мой старый друг из универа, Бисти, - объясняю ей я, удивленный новостью об их свадьбе и тем фактом, что они решили пригласить меня.
Пожалуй, Джоанна просто залетела; это - единственная возможность, при которой могла случиться такое, потому что их впереди ждал еще один год обучения в Абердине.
Последний раз я видел Джоанну на Юнион-стрит. Я тогда очень спешил, потому что искал встречи с Доном. А она шла по улице с какой-то подружкой. Девушка заметила меня, но сделала вид, что не узнала, и, отвернувшись, перешла на другую сторону улицы.