Гибель отложим на завтра. Дилогия
Шрифт:
– Ну, не знаю…
– Чего ж тут не знать, ясно ведь все. Жуткий такого бы не разболтал, но слух пополз. Значит, другой кто его пустил, лишь бы внимание привлечь.
– Ну ладно, ладно, нам все равно правды никто не скажет, – пробурчал воин и быстро перевел разговор в другое русло: – Что там об илиринцах слышно? Думают сдаваться, нет ли? Или штурмовать будем?
– Тут кто как говорит. Вот сотник наш сказал, что вроде как сначала дикарку вызволить надо.
– Да… значит мы здесь надолго, – протянул задавший вопрос воин, безмолвно уставившись куда-то вдаль.
– Возвращаться домой
Шейра очередной раз устало обернулась на рыдающую у зарешеченного окна Отрейю. Девушка плакала, почти не переставая, вот уже второй день с тех пор, как узнала, что их с кханне убьют, если Отерхейн не согласится на требования царя Илиринского. Эти незатихающие всхлипывания выводили Шейру из себя, и она, не выдержав, прикрикнула:
– Прекрати ныть!
– Ты что, не понимаешь?! Нас убьют, обязательно убьют. Этому твоему кхану нет до нас никакого дела! Нас убьют!
– Если ты сейчас же не прекратишь, я сама тебя убью, – огрызнулась Шейра.
Отрейя опасливо на нее покосилась и, решив, что от дикарки можно ожидать чего угодно, умолкла. В наглухо закрытой комнате под самой крышей замка образовалась тишина.
– Думай лучше, как нам выбраться, – произнесла Шейра, не особо, впрочем, рассчитывая услышать от пугливой жены наместника хоть слово.
Айсадка старалась думать о побеге, чтобы – упасите Боги! – не задуматься о чем-нибудь другом. О ком-нибудь. Об Элимере. О том, где он и что с ним. Здесь, отрезанная от внешнего мира, она не знала, что творилось в Антурине и за его пределами, она не получала известий ни о муже, ни о войске. Неопределенность угнетала, и спасения от страха и тревоги не находилось.
Однако мысли ее прервались: злорадно скрипнув, отворилась дверь, и перед пленницами предстал царь Илирина. Враг Элимера, а значит и ее, Шейры, враг.
Осияв их улыбкой, он вымолвил с легкой насмешкой в голосе:
– Я рад наконец-то приступить к нашей милой беседе. Несомненно, вы уже знаете, что произошло. Твой муж, – он кивнул в сторону Шейры, – сбежал из Антурина и оставил тебя одну. Какой ужас, правда? Бросить жену и будущую мать наследника! Непростительная подлость! Впрочем, вы обе еще можете спастись. Сейчас войско Отерхейна окружило эту вот крепость, уже, впрочем, бывшую, – он обвел руками вокруг. – Не вижу причин скрывать: их войско способно разгромить нас. Но не разгромит. Благодаря тебе, прелестная кханне, и тебе, юная Отрейя. Из-за вас они медлят. Но и уйти в Илирин нам не дают. А я уже устал от этого полуразрушенного захолустья, да и воины мои заскучали, им надоело бесчинствовать, они хотят домой, к своим семьям. Пожалейте их, сделайте одолжение, – тут его тон переменился, он уже не говорил, а приказывал: – Вы взойдете на стены и скажете, что вас убьют, если Отерхейн не отступит и не даст нам дороги. Вы скажете это, потому что если нам нечего станет терять, мы действительно вас убьем, – царь сделал паузу и закончил: – Все понятно?
Шейра молчала, и Аданэй разозлился. Да как она осмеливалась, эта девка, игнорировать его?! Однако его злость не успела излиться, потому что он вдруг услышал тоненькие всхлипывания, а потом слова:
– Великий царь! – заговорила Отрейя по-илирински. – Пожалуйста! Я не хочу умирать! Я не хочу! Но этот старик, этот наместник, он ненавидит меня, он только обрадуется моей смерти. Не надо, не выводи меня на стену, меня все равно не послушают. Но я не хочу умирать! Я хочу домой, я хочу в Эхаскию. Пожалуйста! Мой отец отблагодарит тебя, он все для
Задохнувшись от собственного потока слов, девушка замолчала, и Аданэй призадумался, оценив всю прелесть предложенного Отрейей варианта.
– К отцу? Ты хочешь к отцу? – спросил он. – Наместник обращался с тобой дурно?
–Да! – ответила она сразу на все вопросы.
В глазах Аданэя промелькнуло странное выражение, он присел перед плачущей девушкой и взял ее руки в свои. Некоторое время просто вглядывался в ее лицо. Отрейя постепенно затихла и теперь тоже не отрывала взгляда от царя Илирина. Лишь после того, как она успокоилась, Аданэй заговорил снова.
– Бедное дитя! Тебе пришлось здесь очень плохо, в этом диком крае. Славный Иэхтрих придет в ярость, узнав об этом. Такая юная, такая красивая, отданная старику, который бросил ее в захваченной крепости, оставил на растерзание захватчикам. То есть нам, – добавил он с усмешкой.
Встретившись с неожиданным сочувствием, девушка снова разрыдалась, теперь уже с облегчением.
– Ну-ну, не плачь, – протянул Аданэй, ласково приподнимая ее голову за подбородок, – теперь с тобой все будет хорошо. Ты отправишься к отцу, и все будет хорошо. Я лично увезу тебя отсюда.
– Пожалуйста! – прошептала она одними губами. – Увези! Куда угодно, лишь бы подальше. В Эхаскию, или в Илирин. Не важно. Я сделаю все, что ты пожелаешь! Все! Я стану твоей служанкой, только увези меня! Я даже наложницей твоей стать, только бы не оставаться со стариком!
Аданэй негромко рассмеялся и пробормотал себе под нос:
– Не сомневаюсь.
– На время я оставлю тебя в этой комнате, – произнес он уже на языке Отерхейна. – Может, ты научишь свою… подругу… уму-разуму, чтобы она стала посговорчивее.
Он повернулся к Шейре. Уголки губ айсадки слегка опустились, выдавая презрение. Аданэй снова разозлился. Да как она могла его презирать?! Его, Аданэя! Она не имела права смотреть на него так!
Нестерпимо захотелось стереть с лица дикарки эту ухмылку. Чтобы от нее и следа не осталось.
– У меня есть для тебя еще одно известие, кханне, – улыбнувшись, произнес Аданэй. – Мой любимый брат, твой муж, кхан Элимер – убит. Жаль – не от моей руки.
–Ты лжешь! – процедила айсадка.
– Не желаешь верить – не верь. Но только сегодня я встречался с Ирионгом… Вот и скажи, почему на эту встречу не явился Элимер? Ты ведь знаешь, он не упустил бы возможности сцепиться со мной лично, он даже в Илирин ради этого приезжал. А почему он до сих пор не пытался вызволить тебя? Я отвечу – потому что он мертв. Мои люди видели, как его, убитого, выносили за ворота. Кхана больше нет, твоего мужа больше… – он осекся.
Да, определенно, взбесившее его презрение исчезло из ее взгляда. Но чего он хотел этим добиться? Неужели ему так уж хотелось увидеть эту маску боли, в которую превратилось ее лицо? И эту нервную дрожь в пальцах безвольно опущенных рук? Что же, неужели он хотел видеть, как подрагивают ее губы в отчаянных попытках не расплакаться перед врагом? И когда он успел стать таким жестоким? Ведь та, что стоит перед ним – потерянная, ошеломленная, – пусть она дикарка, глупая дикарка, которая умудрилась полюбить Элимера, но она – женщина, да еще и беременная. Она не должна иметь отношения к вражде мужчин. Ее можно убить, можно сделать заложницей, но дополнительно мучить – зачем? Неужели его так сильно задело презрение на ее лице, что он, мужчина, царь, решил добить и без того испуганную пленницу страшным известием и насмешками?