Гибель отложим на завтра. Дилогия
Шрифт:
– Ну, от дикарей толку немного. Ладно, Хаттейтин, это хорошие вести, но нам нужно хорошо все обдумать. Я бы очень хотел верить в союз с мятежниками, но не могу: так просто Отерхейн не покорить. Бунтари слишком самонадеянны, если всерьез рассчитывают на это.
– Так какие распоряжения?
– Я сказал уже, Хаттейтин, – раздраженно отозвался Аданэй, – мне и всем нам нужно очень хорошо подумать. Встретимся завтра на рассвете и все обсудим еще раз. И кстати, где наши прелестные трофеи? Мне кажется, пришла пора для дружеской беседы.
Однако он не успел сделать к двери и шага, когда та распахнулась. На пороге появился Аххарит:
– Великий, – молвил он, – там, у пролома, стоит их военачальник с отрядом воинов. Желают говорить с царем.
–
Аххарит исчез за дверью, и Аданэй обратился к военачальнику:
– Собираемся, Хаттейтин. Бери отряд воинов – и едем. Медлить ни к чему.
Уже через час царь Илирина со своими людьми появился у пролома, там он задержался, завидев военачальника Отерхейна. Двое – Аданэй и Ирионг – отделились от отрядов, чтобы встретиться в предусмотрительно поставленном неподалеку от разрушенной стены шатре.
– Для чего ты хотел меня видеть? – обратился Аданэй с вопросом, как только они скрылись от людских глаз.
– Необходимо решить один вопрос, Царь, – сухо ответил Ирионг. – Ты ведь понимаешь, что вам не удержаться в Антурине. А потому повелитель Отерхейна моими устами предлагает тебе и твоему войску покинуть провинцию немедленно. Он разрешит вам свободно уйти, взамен ты отдашь под владычество Отерхейна два ближайших к Антурину поселения как откуп за разруху, которую вы устроили в провинции. Там разместятся наши гарнизоны, по крайней мере, до тех пор, пока не будет восстановлена разрушенная стена. Иначе – быть битве. И в этой битве победа уже не будет вашей, ты это знаешь.
– Ты слишком многословен, военачальник. Это признак неуверенности. Лучше ответь, почему ваш повелитель не встретился со мной сам?
– Мне не ведомы все мысли Великого Кхана. Но полагаю, после такого предательского вторжения он просто не пожелал говорить с тобой.
– Твои слова могли бы обмануть кого-нибудь другого, но не меня. Элимер – мой брат. И хотя мы давно уже по разные стороны, я все-таки кое-что о нем знаю. Прийти на эту встречу ему могла помешать только смерть. Я вижу лишь два объяснения тому, что его здесь нет – либо он мертв, либо почти мертв.
Лицо Ирионга осталось непроницаемым, но Аданэю все же почудилось, будто уголки губ военачальника слегка дернулись. Возможно, он не ошибся в своих смелых предположениях?
– Итак, значит, он мертв. Или при смерти.
– Мне непонятны твои выводы, Царь. Кхан, слава Богам, здоров. Но не желает говорить с тобой. А ты не ответил на мое требование.
– Какое еще требование? Уходить из Антурина? Мне кажется, ты и твой кхан кое о чем забыли. У нас ваша дикарка.
Ирионг почувствовал, как от раздражения напряглись мышцы – воины, да и он сам, тоже частенько промеж собой называли Шейру дикаркой, но когда это произносил чужой, враг, предатель собственной страны, сложно было остаться спокойным.
– Наверное, ты хотел сказать "кханне", – холодно процедил он.
Аданэй лишь улыбнулся в ответ.
– Ну, пусть будет кханне, если тебе угодно. По мне, так никакой разницы. В любом случае – она у нас. Конечно, если вас уже не волнует ее судьба, а также участь не рожденного наследника – мы убьем их. После нам, конечно, придется выполнить ваши требования, но мы примем это как неизбежность. Если же жизнь айсадки для кхана еще что-то значит – то это вам придется согласиться на наши требования. Да, чуть не забыл, у нас еще и жена наместника, принцесса Эхаскии. Конечно, не такой ценный трофей, как Шейра, но…
– И каковы же твои условия, Царь? – оборвал его Ирионг. – Если не желаешь свободно уводить свое войско, то я теряюсь в догадках, что тебе нужно. Сколько времени ты выдержишь в окруженном Антурине?
– Сколько потребуется,
– Не подходит, – отрезал Ирионг. – Мы останемся в проигрыше. С одним лишь полуразрушенным Антурином. А что касается кханне – почему мы должны вам верить? Илиринцам веры никогда не было, тем более нет ее теперь, после такого предательского вторжения. Откуда нам знать, может, вы заберете ее с собой или убьете, как только вам перестанет что-то угрожать?
– Ирионг, – с нажимом произнес Аданэй, вонзив в военачальника внимательный взгляд, – мне ты можешь верить. Я – не илиринец. Я родился и вырос в Отерхейне.
– Ты предал Отерхейн, ты теперь царь вражеской страны.
– Но мне пришлось, – он печально улыбнулся и как-то очень по-доброму посмотрел на Ирионга, вызвав этим искреннее недоумение последнего. – Да, военачальник, это была единственная возможность вернуть то, что должно принадлежать мне – престол Отерхейна. Я думаю, ты многого не знаешь о своем кхане, Ирионг. Ложь о моей гибели – не единственная его ложь. И не самая подлая. Наш отец перед смертью завещал трон мне. Но Элимер скрыл это от всех. А тех, кто посмел сомневаться… Впрочем, тебе лучше моего известно, что стало с ними и их семьями. Слишком властолюбив, слишком жесток, слишком самолюбив и слишком часто лжет – разве таким должен быть правитель? Отец понимал это, потому и оставил трон мне. Подумай об этом. Но сейчас – тебе не удалось от меня скрыть – Элимер умирает. Быть может, это знак судьбы? Знак, что пора забыть старые разногласия? Если не будет Элимера, то нашим государствам станет нечего делить. Ты только представь, Ирионг, в какую непобедимую силу превратятся Отерхейн и Илирин, если их объединить? Мы вместе станем одной великой державой! Ведь я – один из вас, ты должен меня помнить, потому что я тебя помню. Я запомнил тебя на той охоте в горах Гхарта. Ты поразил тогда белого как снег горного тура с одного удара!
Военачальник зачарованно смотрел вдаль: он тоже помнил ту охоту. А царь продолжал говорить:
– Я – потомок отерхейнских властителей, а моя царица – наследница государей илиринских. А наш с ней ребенок, Ирионг, наш ребенок – в нем воедино сольются две великие крови. Это ли не знак?
– Ты предлагаешь мне предательство? – сдавленно, еле слышно прервал его Ирионг, хотя ему не хотелось перебивать эту плавную, мелодичную речь. Голос обволакивал, чаровал, его хотелось слушать и слушать. Только теперь военачальник понял, что значили слова тех, кто знал Аданэя. Они часто говорили о его странной способности подчинять себе людей, но не силой власти, а неуловимым обаянием, которое проявлялось то ли в интонации, то ли в выражении лица и движениях. И все, абсолютно все, характеризовали эту особенность кханади как опасную.
– Предательство? Нет. Я бы не стал называть это так, – ответил Аданэй, и Ирионг почувствовал, как вновь попал в плен этого голоса, который накладывался на правду произнесенных слов. Ибо разве не правда то, что кхан жесток и алчен до власти? – Это не предательство, а свержение того, кто обманом захватил твою и мою страну, того, кто заставил весь народ дрожать от страха перед собой. Того, кто жестоко угнетал знать, лишая ее прежних свобод. Ведь мятежи не на пустом месте возникли, верно? Так что это не предательство, это вполне справедливое воздаяние за его ложь, за ту кровь – кровь отерхейнцев – которую он пролил. Я не хочу войны, Ирионг, мне больно от осознания, что придется оборачивать оружие против людей, среди которых я вырос. И я желаю этого избежать. Ни к кому я не испытываю злобы, только к Элимеру. И ты, Ирионг, и прочая знать – все вы сохраните и свои владения, и свою власть. Ведь такие, как ты – на вес золота. Я понимаю это. А ты понимаешь, что я предлагаю тебе? Мир, объединение держав, процветание и окончание кровавому правлению Элимера.