Гибель отложим на завтра. Дилогия

Аэзида Марина

Я молчал. Он говорил.

– Все кончено. Тебе не спасти ни меня, ни себя. Сейчас уже поздно изображать раскаяние. Оставь меня догнивать здесь. Уходи. Уходи в свой дворец, к своей царице, к своему вожделенному трону. Если хоть что-то человеческое в тебе есть – уйди. Я не могу тебя видеть. Я не хочу тебя видеть. Или прикажешь ко всему прочему еще оглохнуть и ослепнуть, чтобы я просто не мог видеть и слышать тебя? Твой голос, твое лицо – я ненавижу в тебе все. Я ненавижу даже

саму память о тебе.

И я ушел. Я ушел. Так ничего и не сказав, я ушел.

Он говорил. Я молчал.

Мне просто нечего было сказать.

Я знал только одно – месть его удалась. И месть эта оказалась страшной. Он не ошибся, он ни в одной мелочи не ошибся. Он действительно хорошо меня изучил. И все, все, что он сказал, было правдой. И в который раз я думаю, в который раз повторяю – если бы я знал, если бы я только знал заранее, то никогда, никогда не было бы меня в Илирине, никогда не стал бы я царем. И никогда не пошел бы через жизни других ради собственных целей. Никогда. Но я не знал. Тогда я еще не знал".

Аданэй выскочил из барака так, словно за ним гналась стая разъяренных оборотней. Он вскочил на жеребца и умчался прочь. Он сам не знал куда. Но воины последовали за ним. Двуликий Ханке! Он хотел остаться в одиночестве!

– Уезжайте! – рявкнул он. – Возвращайтесь в Лиас или в Эртину. Сейчас же!

– А ты, государь?

– Никаких вопросов! Уезжайте! Это приказ.

Они послушались. Они остановились. Аданэй подстегнул коня, пуская его в галоп. Он не знал, куда вынесет его скакун. А тот вынес его обратно в город, который уже пробудился ото сна и кишел людьми. Люди. Он не хотел видеть людей. Хотя какая разница? Люди, деревья, звери – какая разница?

Аданэй соскочил с коня, тут же о нем позабыв, и пустился бесцельно плутать по улицам и крошечным закоулкам.

А в голове так и стучало: "Ты сначала делаешь подлость, а потом долго казнишь себя… Казнишь себя".

Озвученная правда молотом стучала в висках. И теперь эту правду ему уже не забыть никогда.

– Ром, – приказал он трактирщику, кидая на грязную стойку харчевни горсть монет. – Много рома.

Он не знал, как очутился в этом трактире, но он здесь очутился – а значит, так тому и быть. Аданэй выпил все, что ему принесли. А потом снова бродил по городу. А потом снова оказался в трактире, теперь уже в другом. И так продолжалось: город – трактир, трактир – улочки. Он пришел в себя на закате и понял, что изрядно пьян, так пьян, как не был, наверное, за всю свою жизнь, и если не остановится, то прямо здесь же, под столом, уснет.

– Господин, – сквозь пьяный дурман послышался ему слащавый женский голос, – ты так давно сидишь здесь и пьешь совсем один. Может, тебе уже захотелось утех? Я стану крепко тебя любить. И всего лишь за двадцатку медяков.

"Шлюха, – с трудом понял Аданэй. – Что ж, люби меня, шлюха, почему бы и нет? Ты – шлюха, моя

жена – шлюха, да и я сам, если подумать…"

– Пойдем, – сказал он вслух.

И они пошли. Куда – он не знал. Но только оказались они позади какого-то пустующего полуразрушенного сарая.

– Красавчик, – развратно звучал голос, лица которого Аданэй при всем желании не мог рассмотреть – оно расплывалось перед глазами.

– О, ты слишком пьян, – разочарованно протянула женщина. – Какая жалость. Но может, хотя бы поцелуешь меня? За поцелуй я с тебя денег не возьму.

– Почему бы и нет? – и он впился в большие мягкие губы.

А потом заплетающимся языком понес разную околесицу. И удивительно, женщина не уходила. Она слушала, иногда глупо хихикала, но не уходила. Хотя он так и не дал ей денег. Собственно, у него их уже и не было. На поясе вместо кошелька болтался только кожаный шнурок, на котором тот некогда был подвешен.

"Меня уже успели обокрасть, – лениво, без всякого интереса подумал Аданэй. – Наверное, она меня и обокрала".

– Какой ты… – продолжала говорить женщина. – Никого красивее в жизни не встречала!

– Куда уж тебе, в этой своей деревне…

– Хотела бы я посмотреть на тебя, когда ты трезв.

– А ты в Эртину приезжай, в царский дворец. Останешься там со мной. Подумаешь, одной шлюхой больше, одной меньше…

– Ты служишь во дворце?

– Дура! Я не служу. Я – царь. Царь. Аданэй Кханейри. Меня так зовут. Ты запомни. Спросишь меня, когда будешь в Эртине.

– Царь?! О, какой ты шутник, – она захихикала. – Я ни разу не видела царя, но думаю, ты не хуже.

– Как это не видела? Он перед тобой.

Женщина снова принялась хихикать, и Аданэй сквозь пьяный угар понял – ему не верят.

– Слушай, женщина, не знаю, как тебя звать…

– Уилейла

– Уиле… как? В общем, ладно, неважно. Как ты смеешь мне не верить?

Она опять захихикала, ведь она тоже была пьяна, но естественно, в своем состоянии Аданэй этого просто не замечал.

– Я тебе нравлюсь, да?

– Ага.

– А ведь я подлая тварь.

– Зачем ты так?

– А потому что это правда. Если увидишь меня трезвым, Уиле… неважно… ты в меня влюбишься. Да-да, а я буду над тобой смеяться. Я всегда так делаю, я же подлая тварь.

– О, я уже влюблена! – она смеялась.

Аданэй посмотрел на нее с укором в мутных глазах.

– Слушай, женщина, как тебя там, не ври! Когда ты в меня влюбишься, тебе не хихикать захочется, а сдохнуть, поняла?

– Поняла, – опять смех.

– Хи-хи-хи, – передразнил ее Аданэй, непонятно чему разозлившись. – Дура! Целуй меня лучше! Давай целоваться всю ночь!

Но стоило женщине припасть к его губам, как он почувствовал, что все завертелось, закружилось перед глазами, заплясало небо, зашатались дома, а потом, кажется, и он сам куда-то полетел. Улетая, он еще слышал голос женщины, хотя уже не улавливал смысла ее слов. А дальше началось и вовсе что-то непонятное – он видел, как Вильдерин, еще прежний, не уродливый и не злой, сидел у ног бессмертной Шаазар, а потом она его целовала. Еще он видел дикарку, жену брата. Она сказала: "И тело твое будут жрать черви". И затем родила червя. И Аданэй в бреду подумал: "Великий Червь, сожри меня".