Гибель отложим на завтра. Дилогия

Аэзида Марина

empty-line/>

Дорога в столицу выдалась долгой и непростой, но Аданэй ее почти не заметил. Весь путь мучился он вопросом: "Ради чего? Неужели ради трона, ради мести Элимеру я способен на все?"

И только добравшись до дворца и наткнувшись взглядом на Аззиру, живот которой теперь выпирал даже в свободной одежде, увидев ее хищную улыбку, он подумал:

"И ради них тоже. Да, ради них, моей жены и моего ребенка".

– Тйерэ-Кхайе.

Враг моего врага

– Таарис! Кханейри! – взревела толпа на площади перед замком, вторя своему кхану, что воздевал вверх руки, на которых возлежал истошно орущий младенец.

– Кханади Таарис Отерхейнский! – еще раз провозгласил Элимер. – Мой сын, мой наследник, будущее нашей великой Империи!

И снова толпа взорвалась криками.

Шейра стояла чуть позади своего царственного супруга и нервно покусывала губы, не отрывая от ребенка встревоженного взгляда. Как ни пыталась она уговорить Элимера, чтобы он не выносил новорожденного к народу, кхан не послушал.

"Люди должны узреть кханади", – сказал он.

И хоть Шейра уже привыкла к Отерхейну и его обычаям, но все-таки некоторые из них до сих пор казались ей странными. Например, вот этот – показывать младенца посторонним. Неужели они совсем не боятся злого глаза? У айсадов в течение первых недель новорожденных избегали показывать даже близким родичам. А Элимер вынес сына к народу, когда ребенку не исполнилось и одной луны! Толпа в едином порыве взревела еще раз – последний – когда кхан с наследником скрылся в замке.

– Вот видишь, ничего плохого не случилось, – обратился он к Шейре, вручая ей ребенка, которого та сразу же прижала к груди. – Все хорошо, ты зря переживала.

– Пока не случилось, – откликнулась она, – но мало ли, что думали все эти люди в своих головах и чего они желали Таарису? Я сейчас же отнесу его ведьме. Пусть ворожит хоть всю ночь, но очистит его от плохих взглядов.

– Как угодно, – усмехнулся Элимер, – лишь бы ты была спокойна.

Шейра отдала сына на руки кормилице, и обе женщины и впрямь тотчас же отправились к старой ведьме, что уже ждала их в одной из зал замка.

Кхан не пошел за ними, вместо этого обернулся к стоявшему неподалеку Варде.

– Мятежники? – спросил он коротко.

– Доставлены в Инзар, мой Кхан. Все выжившие уже в подземелье.

– Их семьи?

– Тоже.

– Хорошо.

– Повелитель, – снова заговорил Варда, – некоторые из бунтарей выказывают свое раскаяние, изъявляют покорность, утверждают, что готовы искупить вину.

– Почему-то я не удивлен, – ухмыльнулся Элимер. – Но к чему ты это рассказываешь? Ведь ты не думаешь, надеюсь, будто я их прощу.

– По древней традиции в дни, когда страна празднует появление наследника, некоторым преступникам даруется прощение.

– Прощение даруется преступникам, а не изменникам. Они мнили из себя гордых освободителей империи от узурпатора. Теперь пусть умрут с той же гордостью. Если получится, конечно, – насмешливо прибавил он. – А что касается помилований, то их получит кое-кто из воров, убийц, бродяг. Но с этим справятся и без нас. Все распоряжения

уже отданы.

– Я понял, повелитель. А что с казнями? Когда их начинать? Для казны накладно содержать такое множество заключенных.

– За несколько дней не обеднеем. Пусть сначала закончатся гуляния.

Варда кивнул и отошел в другой конец залы, чтобы налить праздничного вина в свой кубок.

– Есть известия от Ариста? Как там со стеной? – снова обратился Элимер к Варде.

Сам кхан с войском вернулся в Инзар всего два дня назад, но на дорогу от Антурина до столицы тоже ушло немало времени, и он полагал, что в полуразрушенной провинции уже могло что-то перемениться.

– Пока справляются. Многие люди лишились домов, но большинству выдали еду, некоторым даже одежду, так что все их проклятия направлены исключительно на илиринцев. Стену восстанавливают, но раньше чем через пару месяцев вряд ли достроят. И конечно, она уже никогда не станет прежней.

Элимер тоже это понимал: теперь участок новой кладки, не заговоренный чародеями, навсегда останется уязвимой брешью. Будь проклят Аданэй и илиринцы! Он зло скрипнул зубами, но постарался успокоить себя мыслью, что илиринцы, сами того не подозревая, помогли Отерхейну теперь уже окончательно избавиться от мятежников и дикарей, которых прошлая самоубийственная атака ничему не научила. Что ж, глупцы не заслуживают жизни. Хорошо, что среди племен не было любимых айсадов Шейры, и ему, кхану, не пришлось выбирать между просьбами жены о помиловании ее народа и необходимостью покарать врагов. Тем более он смутно догадывался, что в этой внутренней борьбе суровый кхан поверг бы любящего мужа.

Додумав мысль, Элимер возвратился в окружающий мир, который все еще надрывался восторженным ревом. Да, народ станет еще трое суток праздновать великое событие – рождение наследника. Многие не будут работать все это время, а пива и песен прольется через край. Усмехнувшись этому соображению, Элимер отправился в пиршественную залу. Должно быть, там уже все в собрались и ждали только его.

***

Утро первого осеннего месяца выдалось погожим, ветра еще не обрели власти над степными просторами Отерхейна. Уже нежаркие в это время года солнечные лучи назойливо щекотали Элимеру лицо, пока он стоял, закинув голову, и до боли в глазах вглядывался в невыносимо далекое небо с пробегающими по нему резко очерченными облаками. Он ждал. Ждал знака. Знака о том, что Боги улыбаются Отерхейну и ему, Элимеру. Знамением, как повелось испокон веков, считался коршун, пролетающий в выси – символ рода Кханейри. Но его не было. У кхана уже затекла шея, но его все не было.

"Хватит! – решил он. – Если так продолжится, я стану таким же суеверным, как Шейра".

Он наконец оторвал взгляд от неба. Довольно волноваться о неясных знаках, он и без них определит, когда лучше идти на Илирин. Пусть сначала восстановят крепость, пусть завершится осень, а затем и зима. А с началом весны, как только сойдут с илиринской земли снега, можно начинать вторжение. Этого срока вполне хватит, чтобы окончательно подготовиться к кровопролитной и, скорее всего, длительной войне.