Гибель отложим на завтра. Дилогия

Аэзида Марина

– Положи! Ее! Обратно! – прорычал он. – Ты! Мерзкий выродок!

Шлееп с девочкой на руках обернулся, и Аданэй даже пожалел о своих словах, ибо узрел на его лице доселе невиданное выражение – обиды и укора, словно выродок не понимал, за что же все так его ненавидели. Действительно, за что? Конечно, Шлееп не вызывал, просто не мог вызывать симпатии, но разве он был виноват в этом, разве он сделал кому-то что-то плохое? Разве не он одним своим появлением помог Аззире разрешиться от бремени? Наверное, он по-своему любил свою племянницу, вот и взял ее на руки – и услышал такие злые слова.

– Прости, – пробормотал Аданэй, – я не

хотел кричать, я не специально, просто испугался…

Он осекся. Потому что случилось невероятное. Шлееп – это бледное подобие человека – заговорил! Он – заговорил! Неужели он мог говорить?! И голос его, на первых фразах подрагивающий, к концу окреп и даже наполнился какой-то красотой.

Полился стих. Странный стих. Неизвестно, к чему Шлееп озвучил именно его: сейчас Аданэй не нашел бы в себе сил прервать выродка, чтобы спросить об этом.

Он– говорил:

В минуты долгих, долгих представлений

Стоял спиной я к зрителям на сцене,

И я боялся просто оглянуться,

Увидеть – как они смеются.

Я повторял одни и те же фразы,

Одна и та же роль мне въелась в душу,

Я забывал, я забывал все сразу

О том, кем был я, и кому я нужен.

Я стал рабом чужих воображений,

я представлял, как искажались лица,

Я пел… со мною пел мой мрачный гений,

Я слышал, слышал, как они смеются.

Я ненавидел этот смех и эти лица,

Я ненавидел их воображенье,

Их мыслью овладел мой мрачный гений,

О, Боги (1), ну зачем они смеются? (2) – закончил он шепотом.

Аданэй услышал позади себя сдавленный возглас и обернулся. Гиллара. Она стояла, прижав руку ко рту и выкатив глаза.

– Ты! Ты, Шлееп! – заговорила она, захлебываясь словами. – Ты говоришь! Ты – говоришь!

Губы Шлеепа искривились в гнусной усмешке. Гиллара перевела взгляд на Аданэя и, заметив его недоумение, пояснила:

– Шлееп заговорил в четыре года, а на следующий год замолчал и больше от него никто и слова не слышал, – и опять, обращаясь к сыну: – Почему? Почему ты молчал все это время?

– Мне не о чем говорить с этим миром, – глухо отвечал тот. – И с людьми говорить не о чем. Ты последний раз слышала от меня слова людей. С ним, – он кивнул на Аданэя, – я заговорил потому, что он связан с нами. Со мной и моей Аззирой. Хоть он об этом и не догадывается, его взгляд слишком поверхностный, он не в силах узреть сокрытое. Я заговорил с ним, потому что он любит мою Аззиру…

– А я?! – выкрикнула гневно Гиллара. – Я тоже люблю Аззиру!

Лицо Шлеепа еще сильнее исказилось в гримасе:

– Нет, – отрезал он, – ты

никого не любишь, – и слабо добавил. – Но это неважно. В этом мире и некого любить. Нам с Аззирой просто повезло – мы с ней вместе навсегда.

– Ты… ты… – начала лепетать Гиллара, но Шлееп не дал ей закончить.

– Исход близок, – сказал он. – Скоро мы с сестрой обретем свободу, а что станет с тобой и всем остальным…

Взгляд его потух, облик наполнился безразличием и апатией – Шлееп вновь ушел в себя подобно улитке, заползающей под панцирь и оставляющей взору окружающих лишь безжизненную хитиновую оболочку. Он покинул комнату, и Аданэй обратил взгляд к Гилларе.

– Что это было? До сих пор я считал, что твой сын безумен, но сейчас он говорил странные вещи, но как будто вполне разумно говорил. Так же, как и Аззира.

– Лучше бы он молчал, – зашипела Гиллара. – Если он начал говорить, значит, стал еще опаснее. Я тебя предупреждала, он – чудовище. Аданэй, не подпускай его к Ильярне. И Аззиру огради от него. Я говорила тебя это раньше и повторяю сейчас. Он омерзительное, противное самой жизни чудовище!

– Но ему было с кого брать пример.

Женщина недобро сузила глаза:

– К чему эти намеки? Так и не простил мне твоего раба-друга, Царь?

– И никогда не прощу, Гиллара. Я терплю тебя лишь потому, что ты мать моей жены.

– А не забываешь ли ты, мальчик, благодаря кому…

– Благодаря своему происхождению, – оборвал ее Аданэй. – И это ты забываешь. Я – не мальчик, и не смей называть меня так. Никогда. Ты просчиталась, Гиллара. Думаю, ты и понимаешь. Ты знала, что Аззира равнодушна к власти, и полагала, будто я стану послушным исполнителем твоей воли, ты избавилась от Нирраса, ты сделала все, чтобы стать хозяйкой Илирина, пусть даже тайной, но тебе так и не удалось. Какая жалость.

– Эй, нам лучше не ссориться, а то…

– А то что? Мне ожидать яда в кубке или, может, ножа наемного убийцы? – усмехнулся Аданэй. – Не выйдет, Гиллара. После Антурина и удачи с Эхаскией войско слишком уверовало в меня. Если я умру, их боевой дух изрядно поугаснет, и Элимер возьмет Илирин голыми руками. Остается только гадать, что тогда случится с тобой. Право, было бы очень интересно на это посмотреть.

– Зачем ты со мной так зло? – прошептала женщина и попыталась разыграть откровенность: – Я никогда не делала тебе ничего плохого. А с твоим другом, признаюсь, я ошиблась, я думала, что делаю это для общего блага, и твоего в том числе. Я боялась, что он начнет болтать, вот и отправила мальчишку в шахты, я не думала, что это так сильно заденет тебя. Если бы я знала заранее, то, конечно, поступила бы иначе. Не злись на меня, Царь, я и впрямь думала, что так будет лучше.

– Что такого чудовищного в твоем сыне?– не отвечая на ее излияния, спросил Аданэй. – Ты все время это повторяешь, но ни разу не сказала ничего конкретного. Конечно, он пренеприятная личность, но не более.

– Это невозможно объяснить словами, Адданэй, – покачала головой Гиллара, – это нужно чувствовать. Скажи, разве тебя не охватывает смутное отвращение возле него? Такое, словно ты видишь что-то противоестественное? Нечто, противное самой природе? Словно ты видишь труп посреди живых? Это все Шлееп. Это существо, язык не поворачивается назвать его человеком, противен самой жизни. Он – нечто вне ее, нечто несовместимое с ней.