Гибель отложим на завтра. Дилогия

Аэзида Марина

Однако стоило двоим сделать еще два шага вперед, насмешливо поигрывая мечами, как все переменилось. Свидетели развернувшегося действа рассказывали потом, что видели, как губы Бредена дрогнули в злой усмешке, а дальше в обеих руках юноши мелькнули яркие, словно лунный серп, мечи, и быстро заплясали в воздухе. И никто не смог разобрать, как именно это произошло, но очень скоро двое, жалобно скуля, зажимая руками полученные раны, исчезли за дверью. Те, кто находился в это время на улице, рассказывали, будто видели, как они, разбрызгивая кровь, еле-еле вползли на своих коней и скрылись в лесу. Бреден не стал их преследовать. Вложил мечи в ножны, которые, как теперь стало заметно, торчали у него за плечами, и остался стоять

в растерянности. В это время к парню подбежал трактирщик и принялся униженно благодарить его, видимо опасаясь, что этот совсем еще юноша может оказаться для деревни куда опаснее тех двоих. Однако скоро выяснилось, что Бреден не понимал ни слова – это он весьма доходчиво объяснил жестами. Теперь уже трактирщик растерялся, но скоро пришел в себя и, сопровождая слова жестами и мимикой, увел юношу наверх. Как следовало предположить, в свое жилище, где, по всей видимости, надеялся объясниться с ним спокойно.

Никому доподлинно неизвестно, о чем именно говорили трактирщик с Бреденом, но догадывались все. Ибо с той поры юноша остался в деревне и вечерами проводил время у входа в трактир, прогоняя пьяных и охраняя его от случайно забредающих искателей приключений. А те двое еще раз возвращались. Одного Бреден убил, второй сбежал. Неудивительно: что могли поделать бывшие крестьяне, так и не выучившиеся держать в руках меч, супротив, как теперь всем стало понятно, обученного воина? А Бреден за свою защиту потребовал только жилья и еды. Неизвестно, что привлекло этого юношу в забытой богами деревне, когда он мог стать наемником и в самой Эртине. Тут уж все мыслили по-разному. Кто-то говорил, что в глушь его привело разбитое безответной любовью сердце, кто-то считал, что скрываться его заставило совершенное преступление. Но истины не знал никто. Стоило задать этот вопрос, как Бреден делал вид, будто не понимает, о чем его спрашивают. Хотя к тому времени, когда жители деревни уже осмеливались о чем-то его спрашивать, он успел худо-бедно освоить илиринский. Как бы то ни было, а теперь Бреден жил в их деревне.

И Кайлу это полностью устраивало. За свои пятнадцать лет она первый раз увидела настоящего воина и сразу поняла, что он не чета знакомым с детства деревенским юнцам. Тем более, он был так красив! И так молод. Присутствовала в нем и какая-то неразгаданная тайна, ведь никому так и не удалось выяснить его прошлое. И он был по-юношески гибок, но силен. Его темные до плеч волосы выбивались из-под платка, повязанного наподобие того, как это делали разбойники и рыбаки, красивая улыбка редко, но появлялась на смуглом от солнца лице, а светлые глаза поглядывали на мир дерзко. Одевался он в свободную, вроде бы невзрачную одежду, но которая совсем не походила на крестьянскую. И еще эти мечи, с которыми юноша почти не расставался – Бреден был просто великолепен!

За тот неполный месяц, что он здесь находился, это успели признать без малого все женщины старше тринадцати и младше тридцати. И естественно, многие мечтали стать его подругами, да только Бреден вел себя замкнуто, говорил мало и никого не подпускал близко. И потому Кайла очень гордилась тем, что являлась исключением. Но в этом была ее заслуга. Она, в отличие от остальных, не пыталась навязываться к Бредену с болтовней, надоедать ему вечными расспросами. А потому юноша не противился, а скорее даже радовался, когда она без слов присаживалась рядом с ним на пригорок, на котором Бреден частенько проводил время, глядя куда-то вдаль и о чем-то думая. В такие моменты он напоминал Кайле персонажа старых красивых легенд – таким отрешенным, печальным и загадочным становился его взгляд.

В один из таких радостных для Кайлы дней, когда она снова сидела рядом с Бреденом, который, чего таить, давно уже приходил к ней во снах, во взгляде его ей почудилось невиданное доселе выражение. Будто какое-то чувство она уловила в нем. Чувство к ней, Кайле? Надежда бабочкой трепыхнулась

в сердце, заставила его замолотить о ребра, и Кайла осмелилась высказать то, что много раз, в разных вариантах, прокручивала в голове:

– Бреден, я не знаю кто ты и кем ты был. Мне все равно, даже если ты был преступником и убийцей.

Он молчал, только слушал внимательно. Это воодушевило девушку, и она продолжила:

– Я знаю, что ты видел большие города и разных людей. А я не видела их. Я просто деревенская девчонка. Зато я вижу больше. Я вижу, что ты в жизни изведал горе. Оставайся здесь, Бреден. Я излечу тебя. Я люблю тебя. Я не буду мешать тебе, если ты хочешь, я стану твоей тенью. Тебя ни одна женщина не будет любить так, как я!

И затаила дыхание, ожидая ответа. В лице Бредена промелькнуло недоумение, затем смятение и растерянность. А дальше он засмеялся. Громко, искренне засмеялся, обнажая ряд ровных зубов. Кайла вскочила. Этот смех показался ей обжигающей оплеухой, она почувствовала, как щеки заливает жгучей краской стыда и унижения. Еще немного, и из глаз ее хлынули слезы:

– Ты… ты, – захлебываясь, пыталась она вымолвить. – Как ты можешь быть таким жестоким! Я для тебя никто, девчонка из простонародья… Но смеяться! Смеяться… Как ты можешь?! Я ненавижу тебя!

И она, путаясь в собственной юбке, побежала прочь, по пути позорно упав, будто и без того ей не хватило позора. В глазах, заполненных слезами, все расплывалось, не получалось рассмотреть даже то, что находилось от нее в ярде. По пути она упала еще раз, но, слава Богам, хотя бы второго падения этот спесивый Бреден не увидел: она уже скрылась за холмом.

А Бреден остался сидеть и все никак не мог утихомирить свой смех. Он и не прекратился. Да только если бы Кайла задержалась чуть подольше, она услышала бы, как смех перерос в истерический хохот, который вскоре превратился в сдавленные рыдания, что делались все тише и тише – и вот уже Бреден негромко, но очень горько плакал.

Мало-помалу он успокоился и перевел взгляд в горизонт. Воспоминания снова нахлынули. Будь проклята эта память! Он постоянно старался гнать ее от себя, он уже почти привык к своему новому имени. Привык к этой деревне. Привык почти ко всему. Точнее – привыкла.

И сейчас она сама не понимала, чего хочет на самом деле – скрыться окончательно или быть найденной.

"Элимер, мой Элимер, найди меня. Верни меня! Я все еще чувствую твои прикосновения на своей коже, я все еще ощущаю запах твоего тела, твои слова до сих пор горят во мне. Я не в силах тебя забыть, мой Элимер! Что же сделали с тобой Духи! Что они сделали с нами! Почему они заставили бежать от тебя, которого я люблю. Которого никогда не перестану любить. Почему тебя свела с ума ненависть? Зачем ты так сильно ненавидел брата, когда мог столь же сильно любить меня? Элимер! Найди меня! Верни меня! Где же ты сейчас? Я так хочу, чтобы ты нашел меня. И так боюсь этого, что скрываюсь под чужим обличьем и вздрагиваю каждый раз, когда мне приснится, будто за мной приехали твои серые. Я проклинаю тебя, и я благословляю тебя, мой Кхан, мой Элимер!"

Когда Шейра, пройдя мимо стражи, охраняющей замок, оказалась в столице, она прекрасно понимала, что истекут самое большее сутки – и все серые поднимутся, чтобы отыскать ее. Понимала, что действовать нужно быстро, если она не хочет попасться. У нее были деньги, драгоценности, оружие, и она избрала единственно возможный способ скорее исчезнуть из Инзара, а следом за этим и из Отерхейна. К айсадам идти было нельзя – там ее стали бы искать в первую очередь. И Шейра решила затеряться далеко-далеко от центра страны. Она остановила извозчика, он отвез ее в порт – почти каждое утро по Элайету отходили груженные товарами купеческие корабли. Она надеялась, что сейчас один из таких дней и что ей удастся уговорить капитана взять ее с ребенком на борт. И неважно, сколько придется заплатить.