Гибель отложим на завтра. Дилогия
Шрифт:
"Нет, – отвечал он в отчаянии, ибо с внезапной ясностью предстала перед ним истина. – Все зря. Любовь моя, мы снова проиграли. Это снова не тот мир. Мы просчитались. Мы не там, где должно. Круг не замкнулся, колесо продолжает вращаться. И нам опять начинать сначала…"
"Нет!"
"Да… Но ведь это значит, что мы снова будем вместе, и мы снова…"
Он не договорил. В уши Аззиры ворвался чей-то мучительный крик, а потом она увидела, как голова ее возлюбленного отделяется от тела и – тук-так-так-тук –
Она кричит, она бросается вслед за ним, за своим братом – единственным, кто дарил ей смысл. Она успевает различить в темноте чье-то бледное, искаженное ужасом лицо и светлые волосы.
"Адданэй?" – мысль.
"Кто такой Адданэй?" – вторая мысль.
А дальше – дальше остаются только лижущие камни волны, под которые она старается заглянуть, чтобы найти его. Того, кто был единственным ее счастьем, ее отцом, братом, любовником и сыном, ее жизнью.
"Шлееп, мой Шлееп, – плачет она и целует, целует, словно может оживить мертвое. До тех пор, пока особенно крутая волна, вызванная к жизни наколдованным вихрем, не вырывает из ее рук голову любимого и не уносит вдаль.
– Вернись!!! – кричит она уже вслух, но море глухо к мольбам и смертных, и бессмертных. Море – лишь равнодушная стихия.
Волны становятся все круче, опрокидывают ее, окатывают с головой. Их соленые брызги подменяют слезы, а Аззира – дочь и игрушка Богини – все стоит на коленях, по грудь в воде, простирая руки в ночь, умоляя море вернуть ей брата. И пробуждающийся ураган рвет ее седые волосы.
/Было записано Адданэем Проклятым – царем Илиринским – в год 2469 от основания Илирина Великого/
"Я не помню, как оказался в замке снова и не помню зачем. Но тогда я умер во второй раз. Я не знаю, с чем я рассчитывал столкнуться, кого встретить, но встретил Аззиру. Должно быть, это неудивительно: во всяком случае, тогда я не удивился, до какого-то момента мне просто было все равно. Я не помню, сколько времени я блуждал коридорами и блуждал ли вообще. То, что оставалось от моего рассудка, проснулось лишь в тот миг, когда я увидел ее в башне. Она стояла спиной ко мне, а серый утренний свет пялился в узкую бойницу, подсвечивал ее темный силуэт. Рокот волн и рев ветра за стенами отчего-то казались мне нестерпимо громкими, они оглушали. Наверное, на море зарождался шторм. Аззира, заслышав мои шаги, обернулась. Волосы ее почти полностью поседели, но в первый миг я этого даже не заметил, я был не способен это воспринять.
Глаза ее смотрели не на меня, не на стену и даже не в пространство – они смотрели в никуда, они казались воспаленными, они нездорово блестели на ее бесцветном лице. И она тусклым, безжизненным голосом сказала:
– Шлееп… Ты вернулся. Я ждала тебя.
И она спросила:
– Шлееп, а где моя дочь?
Я
– Шлееп, почему ты молчишь?
Я не издал ни звука и не тронулся с места, я лишь безвольно стоял, смотрел на нее и чувствовал, как в соприкосновении с ее безумием, начал просыпаться мой разум. Лучше бы он не просыпался. А она все говорила:
– Я видела здесь мужчину, Шлееп. У него волосы цвета проклятого солнца. Кажется, его имя Адданэй. Вроде он мой муж… – она замешкалась. – А может быть, нет. Ты знаешь, кто он? Может, это он забрал мою дочь?
Я молчал. Она закричала и заплакала: эмоции наконец проявились в выражении ее лица, а мне стало страшно. Оказывается, я еще не утратил способности бояться.
– Шлееп! Говори со мной, не молчи! Это же я, твоя Аззира, ответь мне что-нибудь! Мне больно, Шлееп! Голоса… голоса… заставь их замолчать! Мне из-за них больно! Пожалуйста! Они говорят, что я проклята, что я проиграла, что надо теперь все заново… Нет, не могу я их слышать, Шлееп! Пусть они умолкнут!
Она бросилась ко мне. То есть не ко мне, конечно, а к Шлеепу. Меня она не видела и даже не помнила, кто я такой. Она бросилась ко мне, полагая, что перед ней ее брат. Она вцепилась пальцами в мою разодранную одежду, уткнулась в плечо, не переставая причитать о чем-то. Ее слова не доходили до меня.
Она плакала. Она прижималась ко мне. То есть к Шлеепу. И тут я содрогнулся. Я вдруг ощутил, что все еще ее люблю. Сложно описать презрение, которое я испытал к себе, когда осознал, что до сих пор продолжаю любить эту безумную суку, убившую мою дочь. Женщину, которая почти меня не помнила. Женщину, которую с ее братом связывала, судя по всему, не только родственная любовь. Он – этот выродок, – а не я был главным мужчиной в ее жизни. Им же он остался и после своей смерти.
Сейчас, спустя годы, я все еще продолжаю задавать себе вопрос: любила ли меня Аззира хоть немного? Хотя бы чуть-чуть? Увы, на него нет ответа и сегодня. Хотя порой мне кажется, что на свой искаженный лад, когда разум ее не был затуманен видениями, она любила меня. Но кто способен понять до конца, что творилось в исступленном сознании сумасшедших детей Гиллары? Но одно я могу сказать, теперь уже могу: это были уродливые больные отношения, но еще это была странная, красивая страсть.
Однако все эти мысли пришли ко мне уже потом. А тогда она прижималась ко мне, и все, что я мог чувствовать – это боль. Я плохо понимал, что делаю, я даже сейчас плохо это понимаю. Я помню, как приподнял ее голову за подбородок. Она замолкла и посмотрела на меня (на Шлеепа). Жалобно и доверчиво посмотрела, как девочка. А я провел пальцами по ее щеке, потом по шее. И мой шепот показался мне оглушительным и, одновременно, сдавленным, словно он вырвался из груди висельника.