Гибель отложим на завтра. Дилогия
Шрифт:
– Как раньше уже не станет, – хмуро уронил Аданэй. – Но я тебе говорил однажды, что всегда буду считать тебя другом. И я повторяю это сейчас.
И, не в силах больше выносить этой пытки всепрощением, опасаясь, что сейчас опять скажет что-нибудь не то, Аданэй резко развернулся и ушел, оставив Вильдерина одного.
***
Уже почти стемнело, а он быстрым шагом шел по умирающему саду, путаясь в косматых еще зарослях и не особенно разбирая дороги. Аданэй не находил в себе сил, чтобы разогнать мрачные мысли.
Он и сам не заметил, как ноги вынесли его к самой границе священной рощи. Несколько
Когда до озера оставалось совсем чуть-чуть, он вдруг обнаружил, что привычные ночные звуки бесследно исчезли, умерли, будто бы он оказался в безвоздушном пространстве. И это открытие неожиданно выдернуло его из паутины терзаний. Ведь такая тишина была непривычна и противоестественна. Аданэй не уловил ни криков ночных птиц, ни стрекота сверчков, ни шелеста листвы, ни даже шороха травы и сучков под ногами. Возникло стойкое ощущение, будто он оглох. И Аданэй почти поверил в это, когда обнаружил, что ветки деревьев покачиваются, но так и не услышал их шепота. Чтобы убедиться наверняка в своем подозрении, он набрал в грудь побольше воздуха и что есть сил крикнул. Звук собственного голоса обрушился откуда-то сверху, пробежался по роще, запутался в ветвях деревьев, отозвался эхом и исчез, поглощенный беззвучной пустотой. Что ж, он не оглох, но от понимания этого стало лишь страшнее.
Неестественная, пугающая тишь со всех сторон сдавила его своей мощью. Он отказывался воспринимать происходящее. Так не должно быть, так не бывает! Птицам положено петь, а ветру шуметь в кронах деревьев. Такого безмолвия, как сейчас, просто не могло быть в мире живых! Неужели это значило, что страшные байки, рассказанные Вильдерином, на самом деле вовсе и не байки? Неужели в этом месте действительно случались и продолжают случаться странные вещи?
Откуда-то из желудка к груди поднялась волна обездвиживающего ужаса, а по позвоночнику пробежала противная холодная дрожь. Лучшее, что он мог сейчас сделать – быстрее унести ноги из этого проклятого места. Но ноги отказались служить своему хозяину, против воли продолжая вести его все дальше и дальше, прямо к озеру. Создавалось впечатление, будто его тело жило своей жизнью: в то время, пока мозг корчился в судорогах всепроникающего ужаса, ноги уверенно, и словно бы с радостью несли его вперед, к зияющему провалу между стволов зловещих деревьев, которые выделялись в свете ночного неба. И вот – его взгляду предстало озеро. Такое же беззвучное, как и все вокруг. Он видел, как по воде, освещенной луной, пробегает рябь, но не слышал ни привычного плеска волны, ударявшей об илистый берег, ни звуков живущей в озере водяной твари. Стоило ли говорить, что квакающая разноголосьем лягушачья песнь также не раздавалась со всех сторон, словно их, лягушек, здесь никогда не было, или все они передохли.
Но, несмотря на это, страх вдруг отпустил Аданэя. Его мысли наполнились каким-то апатичным смирением и равнодушием к собственной жизни и смерти. Стало все равно, что случится с ним в этом странном мире. В том, что мир этот – иной, Аданэй уже не сомневался. Какая разница, когда и как он умрет? Разорвет ли его Женщина-Медный-Коготь? Или алвасти, разгребая воду перепончатыми лапами, подплывет к берегу и утащит в темную глубь? Или, быть может, земляные духи заманят в пляску, в которой
И Аданэй безмолвно рухнул на траву, обхватив руками голову, в которую полезли эти нелепые мысли. Как же он устал! Устал от всего! От притворства, от надежд, от мыслей о власти и мести, от назойливой любви Лиммены, которую сам и вызвал, от того, что вечно гонит его куда-то – от извечных стремлений смертного. Устал от жизни. Когда, когда это все наконец закончится? Когда завершится?
Он уже собирался вскочить и помчаться все равно куда, лишь бы бежать, когда воздух вдруг задрожал, а в следующий миг его ослепил солнечный свет и оглушил шум голосов. Аданэй испуганно огляделся и обнаружил себя на том же месте, вот только место неузнаваемо изменилось. Бродили ярко одетые люди – по виду, илиринцы – все вокруг украсилось цветами и гирляндами, а происходящее напоминало какой-то праздник. На помост, возведенный у озера и опутанный зеленью, всходили двое: статная женщина с гордой осанкой и мужчина с безвольно опущенными плечами.
– Что здесь происходит? – обратился Аданэй к стоящему рядом человеку, дотронувшись до его плеча. Однако тот и бровью не повел, не отреагировав ни на вопрос, ни на прикосновение.
"Они меня не слышат и, судя по всему, не видят. Куда же я попал?"
– Славные люди Илирина, – начал речь мужчина с помоста, – пусть день, в который мы чествуем Богов Земли и Неба, подарит нашему краю неувядающее богатство и плодородие. Мы, владыки Илирина, первыми приносим жертву, дабы зеленели посевы и родились дети! – мужчина, а затем и женщина подбросили в воздух по горсти зерна, вылили на землю какой-то напиток, предусмотрительно поднесенный им в большом роге, затем сошли с помоста, уступая место жрецу.
Аданэй внимательнее присмотрелся к женщине, которая подошла к нему немного ближе, и очень скоро узнал в ней Лиммену, только выглядела она гораздо красивее и моложе. Что же это, нити времени перепутались, и он очутился в прошлом? В изумлении оглядываясь, Аданэй ощутил чей-то взгляд, обернулся и столкнулся глазами с девочкой лет пяти-шести на вид. Черноволосая, бледная, тщедушная, совсем не похожая на жизнерадостного ребенка, она буравила его зелеными глазами.
"Она меня видит", – только успел подумать Аданэй, как услышал слова девочки. Она произнесла их зловещим шепотом, прошипела, почти не разжимая губ:
– Когда страшная жертва свершится, тогда все завершится. Когда крепости падут в руины, и пальцы окрасятся кровью любимой, – и губы этого жуткого ребенка расползлись в зловещей усмешке.
Люди, стоящие вокруг, не реагировали на ее слова: наверное, услышал их один лишь он.
Девочка же перестала обращать на него внимание и опустила широко раскрытые, испуганные, глаза. Проследив ее взгляд, он заметил, как на ее руках медленно проявляются, становясь все ярче и ярче, красные не то пятна, не то язвы. А в следующий момент девочка истошно, истерически завизжала, встряхивая худыми запястьями, будто надеялась сбросить багровые отметины.
Наблюдая за этим в не меньшем испуге, чем она, Аданэй услышал резкий, полный раздражения голос Лиммены:
– Уберите отсюда девчонку!
Девочку, так и не переставшую визжать, в тот же миг подхватили какие-то женщины в жреческой одежде и унесли вглубь рощи, не обращая внимания на ее судорожные попытки освободиться.
Когда крики ее угасли вдали, Аданэя резко вышвырнуло куда-то, он зажмурился, а когда открыл глаза, то нашел себя на прежнем месте у озера, только уже ночного. И озеро это полнилось привычными звуками: птицы, жерлянки, лягушки, плеск воды и шум ветра в деревьях.