Глаз голема

Страуд Джонатан

Птица Рок вздыбилась. Я сделался, по очереди, жутким минотавром с налитыми кровью глазами и пеной у рта; гранитной горгульей, щёлкающей челюстями; извивающейся змеей, плюющейся ядом; стенающим призраком; ожившим трупом и парящим в воздухе ацтекским черепом, поблескивающим в темноте. Чрезвычайно разнообразные образчики безобразия, [83] если можно так выразиться.

— Ну? — многозначительно осведомился череп. — Что ты теперь скажешь?

Девчонка громко сглотнула.

83

Хотя не сказать, чтобы очень уж оригинальные. Я утомился и был не в духе.

— Неплохо, —

признала она. — Однако все эти обличья чересчур огромны и броски. А вот что-нибудь действительно тонкое тебе не по зубам, могу поручиться.

— Еще как по зубам!

— Держу пари, что тебе не под силу превратиться во что-то маленькое — скажем, настолько маленькое, чтобы забраться… ну, хотя бы вон в ту бутылку!

И она, не переставая следить за мной краем глаза, указала на горлышко пивной бутылки, торчащее из груды мусора.

А, этот старый трюк! Можно подумать, она первая, кто пытается поймать меня на эту удочку! Череп медленно качнулся из стороны в сторону и ухмыльнулся. [84]

84

На самом деле ухмылялся он с самого начала — это одно из немногих действий, которые черепам удаются в совершенстве.

— Попытка не дурная, но я на это не ловлюсь ещё с древних времен. [85] А теперь, — продолжал я, — может, присядешь и отдохнешь? По-моему, ты устала как собака.

Девчонка фыркнула, надулась и не без труда скрестила руки на груди. Я видел, как она озирается в поисках выхода.

— И не вздумай чего-нибудь выкинуть, — предупредил я. — А не то тресну балкой по голове.

— В зубы её возьмешь, что ли? Ой, какие мы гордые!

В ответ череп исчез и превратился в Птолемея. Я выбрал его внешность не нарочно: это всегда было одно из моих излюбленных обличий, [86] — но, как только я преобразился, она вздрогнула и отступила на шаг:

85

Ну, вы же в курсе, в чем тут соль? Хитроумный смертный подбивает глупого джинна забраться в бутылку (или ещё какой-нибудь тесный сосуд), а потом закупоривает её и отказывается выпустить наружу, пока джинн не исполнит три его заветных желания, и т.д., и т.п. Кхм-кхм. Это может показаться невероятным, но и в самом деле, если джинн заберется в бутылку по собственной воле, бутылка может оказаться довольно надежной ловушкой. Однако в наше время даже самый мелкий и тупой бес вряд ли купится на эту старую подначку.

86

Можете считать это знаком благодарности за то, что он для меня сделал.

— Это ты! Тот демон из переулка!

— Ну и нечего так нервничать. В тот раз я был совершенно ни при чем. Это вы на меня первые накинулись.

Она хмыкнула:

— Ну да, это правда. Тогда меня тоже чуть не сцапала ночная полиция.

— Осмотрительнее надо быть. А зачем вам вообще понадобился Амулет Самарканда?

Девчонка взглянула на меня непонимающе:

— Что-что? Ах, тот камушек? Ну, ведь он же был волшебный, разве нет? Мы тогда воровали магические артефакты. Это была цель нашей организации. Грабить волшебников и пытаться использовать их артефакты самим. Глупо. Действительно глупо.

Она пнула кирпич.

— Уй-я!

— Правильно ли я понимаю, что ты разочаровалась в этой стратегии?

— Ну, ещё бы! После того, как мы все из-за неё погибли.

— Кроме тебя.

Её глаза сверкнули в темноте.

— Ты что, всерьёз думаешь, будто я переживу эту ночь?

В чем-то она была права.

— Ну, заранее никогда не знаешь, — с жаром

возразил я. — Возможно, мой хозяин попытается тебя пощадить. Он ведь уже спас тебя от волков.

Девчонка фыркнула:

— Твой хозяин! Что у него, имени нет, что ли?

— Он называет себя Джон Мэндрейк.

Клятва не позволяла мне сказать больше.

— Так это он? Тот напыщенный олух?

— А-а, так ты с ним уже встречалась?

— Целых два раза. И во второй раз я хорошенько съездила ему по физиономии.

— Да ну?! Неудивительно, что он об этом помалкивает!

Эта девушка с каждой минутой нравилась мне все больше и больше. По правде говоря, она была как глоток свежего воздуха. За все долгие века своего рабства я на удивление мало общался с простолюдинами — волшебники инстинктивно окружают нас ореолом таинственности и держат в стороне от обыкновенных людей. Всех простолюдинов, с которыми мне доводилось разговаривать по-настоящему, можно пересчитать по когтям одной лапы. Разумеется, как правило, это дело неблагодарное: что-то вроде того, как если бы дельфину вздумалось побеседовать с устрицей, — но время от времени встречаются и исключения. И эта Китти Джонс была одним из таких исключений. Мне нравился её стиль.

Я щёлкнул пальцами, и небольшой Светильник взлетел к потолку и примостился между стропил. Потом я вытащил из ближайшей кучи мусора несколько досок и кусков шлакоблока и соорудил из них нечто вроде кресла.

— Присаживайся, — сказал я. — Располагайся поудобнее. Вот так. Так ты, значит, дала Джону Мэндрейку в рожу?

— Да, — сказала она с неким мрачным удовлетворением. — Тебя это, похоже, забавляет.

Я прекратил гнусно хихикать.

— А что, так заметно?

— Это странно, учитывая, что вы с ним оба одинаково исполнены злобы и что ты выполняешь любую его прихоть.

— Исполнены злобы? Послушай, дело в том, что он — господин, а я — слуга, понимаешь? Я — его раб! У меня нет выбора.

Её верхняя губа приподнялась.

— Ты просто выполняешь приказы, а? Ну да, конечно. Чудесное оправдание.

— Еще бы нет, если неповиновение сулит верную гибель! Попробовала бы ты сама испытать на собственной шкуре Испепеляющее Пламя! А я бы посмотрел, как тебе это понравится.

Она нахмурилась:

— По-моему, это просто гнилая отмазка. Неужели ты хочешь сказать, что все зло, которое ты творишь, ты творишь не по своей воле?

— Ну, я бы выразился несколько иначе, но в целом да. Все мы, от бесов до афритов, повинуемся воле волшебников. И ничего не можем с этим поделать. Мы связаны по рукам и ногам. Вот, например, в данный момент я вынужден помогать Мэндрейку и защищать его, нравится мне это или нет.

— Позор, — сказала она решительно. — Просто позор.

И в самом деле, высказав всё это вслух, я понял, насколько это позорно. Мы, рабы, провели так много времени в своих оковах, что уже почти не говорим о них. [87] Когда же я услышал со стороны свой смиренный, покорный голос, мне самому сделалось тошно до самой сердцевины моей сущности. Я попытался заглушить стыд благородным негодованием.

87

Лишь немногие, такие, как старина Факварл, открыто (и безнадежно) замышляют восстание. Однако они разглагольствуют об этом столь давно и столь безрезультатно, что никто уже не обращает на них внимания.

— Но мы же боремся! — возразил я. — Мы застаем их врасплох, когда они допустят небрежность, и извращаем их приказы, когда только возможно. Мы подзуживаем их враждовать друг с другом, подначиваем вцепляться друг другу в глотки. Мы предоставляем им возможность купаться в роскоши, пока их тела не сделаются слишком жирными, а мозги — слишком тупыми, чтобы они могли предвидеть своё собственное падение. Мы делаем всё, что можем. А это больше, чем обычно удаётся вам, людям.

В ответ девчонка расхохоталась странным, отрывистым смехом.