Гнев. История одной жизни. Книга вторая
Шрифт:
— Что-нибудь случилось?— тревожно спросил я.
— Да, не скрою,— проговорил он с нотками обиды.— Мой друг получает серьезное и опасное задание, а меня и не собирается брать с собой. Разве это по-дружески?
Ах, как я был благодарен ему в эту минуту!
— Пастур, дружище,— протягивая ему обе руки и улыбаясь, сказал я,— да я за счастье сочту быть рядом с вами в трудную минуту. И если вы согласны...
— Я для того и бежал за вами, чтобы сказать о своем согласии,— засмеялся Пастур.— Значит, берете?
Вместе мы отыскали наш эскадрон, расположившийся на окраине села. Здесь горели большие
Аббас пошел собирать нужных нам людей, а я вдруг подумал, как трудно будет им вот так, сразу, перейти от бездумного веселья к трудной и опасной работе, связанной со смертельным риском. И, наверняка, не все утром встретят входящие в город наши войска. Но что поделаешь, приходилось вырывать из веселого круга и вести за собой в ночь, навстречу неизвестности.
Через час я докладывал Салар-Дженгу о готовности отряда выехать на выполнение приказа.
— Мы посоветовались с Аббасом и Пастуром и решили, что сумеем обойтись без кровопролития. Солдаты в Боджнурде тоже недовольны и если узнают, что повстанческие войска близко, примкнут к нам. Надо только быстро захватить телеграф и разоружить офицеров.
Он внимательно посмотрел на нас троих, и что-то отечески теплое мелькнуло в его живых быстрых глазах, хотя был он не старше нас.
— Людей не мало взяли?— спросил он.
— Больше людей — больше шума,— ответил я. Казалось, все было обговорено, но он не отпускал нас, видно, испытывая беспокойство за нас и за то дело, которое нам поручил и от которого зависело теперь дальнейшее развитие событий. Он понимал, что когда мы уедем, он уже ничем не сможет нам помочь, не сможет вмешаться в наши действия и отвести беду, если нависнет она над нами...
Но надо было спешить. И он, подавив вздох, обнял каждого из нас и сказал:
— Утром мы подойдем к городу. Если все будет благополучно, высылайте связного. А если...— он на секунду задумался, но тряхнул головой и добавил совсем весело:— Да нет, все будет хорошо. Встречайте у западных городских ворот...
Мы скакали по ночной горной дороге, искры летели из-под копыт, и дробный перестук подхватывали ущелья. Эхо уносило звуки куда-то в горы, дробилось и возвращалось... А нам казалось, что горы стонут от этой бешеной скачки, что они готовы обрушиться на нас и похоронить под обломками скал.
У моего Икбала уши поднялись торчком, шея была вытянута — он словно летел над землей, едва касаясь ее каменистой поверхности копытами. «Чует, что спешим в родной город, где нам рады,— думал я, вглядываясь в таинственную, мерцающую при свете звезд и лунного света, жутковатую даль.— Сколько мы уже проскакали с тобой, мой верный конь, по таким вот дорогам, скольким опасностям смотрели в лицо, в каких только передрягах не были — и всегда я считал, что главное наше дело впереди! И вот сейчас наступило это главное, и ты понимаешь это, и летишь вперед так, точно крылья выросли у тебя, как у сказочного коня».
Вспомнив мусульманское предание о счастливой крылатой лошади, я подумал о том, как долго религиозные проповедники вбивали нам в головы мысль о ничтожности человека. «Кто хочет сеять для
Как обрадовался бы Ареф, увидев сейчас своих учеников, скачущих в ночи, чтобы выполнить свой революционный долг!.
А каменистая дорога все летела под копыта наших коней, и, казалось, не будет ей конца. Уже Икбал стал сбавлять бег, пар валил от его лоснящейся шкуры, и пена падала с удил. Но я все подбадривал его легким прикосновением шпор и шептал, склонившись к самой гриве:
— Еще немного, Икбал, поднажми еще...
И вот вдали, на фоне ночного неба, поднялись очертания Боджнурда.
Я придержал коня, обернулся, поджидая поотставших товарищей.
Подскакал на своей Бурке Аббас, за ним — Пастур и остальные всадники. Взмыленные кони тяжело дышали, танцевали на месте, все еще не в силах совсем прервать бешеную скачку.
— Вот он, город,— указал я в темноту.— Теперь перейдем на шаг, чтобы не поднимать шума. И надо выслать разведку к воротам: мало ли что...
— Можно мне?— с готовностью сказал Аббас все еще прерывающимся после бешеной скачки хрипловатым голосом.
Пастур достал часы, Аббас посветил ему английским карманным фонариком.
— Без пяти час. В городе будем, когда у людей наступит самый сладкий сон.
— Что ж, кое-кому придется этот сон нарушить,— сказал я.— Ну, давай, Аббас.
Он ускакал, и вскоре его фонарик трижды вспыхнул в темноте. Значит, все тихо, можно ехать.
И вот мы уже осторожно едем по улице, стараясь держаться поближе к стенам, избегая освещенных редкими фонарями открытых мест.
— Ш-ш-ш,— предостерегающе прикладываю я палец к губам и останавливаюсь.
Вся группа сгрудилась вокруг меня, и я говорю шепотом, показывая на освещенный подъезд здания напротив:
— Это полицейское управление. Там сейчас только дежурные... Я вхожу первым..
Бесшумными тенями метнулись мы к зданию. Распахиваю дверь — по коридору иду к комнате дежурного, вхожу без стука.
Двое полицейских дремлют за столом у телефона. На мне форма ождана, вид у меня решительный, в руках маузер, и они вскакивают, тараща глаза.
— Руки вверх!— командую я.
И в это время в комнату вваливаются мои ребята. На груди у каждого красный бант, и это совсем сбивает полицейских с толку. У них забирают оружие.