Гнилые болота
Шрифт:
— Ты что-то встревоженъ сегодня, Александръ, — говорилъ мн за вечернимъ чаемъ отецъ, привыкшій къ моей веселости и говорливости.
Я объяснилъ ему планы моихъ друзей.
— Не худо бы и теб похать въ Москву. Я перейду за службу въ московскій дворецъ, и заживемъ мы потихоньку. Надоло мн жить здсь, да на всякія гадости смотрть
— Я тоже хотла бы вырваться изъ Петербурга, — промолвила матушка…
Ее томили семейные дрязги.
— Но ты слышалъ, они думаютъ только черезъ годъ поступить въ университетъ.
— Ну, такъ что же? И ты годъ подожди. Мн хотлось
— Все такъ, отецъ, а какъ годъ-то безъ дла прожить! Ты довольно поработалъ, теб отдыхъ нуженъ; значитъ, чмъ скоре я кончу ученье, тмъ лучше.
— Отдыхъ нуженъ? Разв я жаловался теб на усталость? Разв мы съ матерью сбываемъ тебя съ рукъ? Грхъ теб это думать, Александръ, — съ видимымъ волненіемъ и горечью проговорилъ отецъ и замолчалъ на минуту, чтобы успокоиться. — Полно, Саша! Не служи, сколько хочешь времени, только дло длай; довольно васъ, неучей, изъ-за куска хлба пляшущихъ подъ чужія дудки! Въ этомъ смысла нтъ! Учись. У меня найдется для тебя хлбъ. Мы съ матерью сжились съ чернорабочимъ трудомъ, отдыхать будемъ въ могил. Наша жизнь вся для тебя. Чмъ лучше, чмъ полне разовьешься ты, тмъ спокойне ляжемъ мы въ могилу… Теперь же мы поработаемъ. Взгляни, разв я старъ, дряхлъ?
Отецъ поднялъ свою большую, умную голову: передо мною, въ самомъ дл, былъ не дряхлющій старикашка, но скованная изъ желза, давно знакомая и все неизмнно могучая личность отца. Какъ горячо любилъ я его, особенно въ эти минуты гордаго сознанія своихъ выносливыхъ силъ! И теперь я любовался его наружностью, сжалъ его широкую руку и принялъ спокойный видъ.
Все, что высказалъ мн отецъ, было мн извстно и прежде, и все же я не могъ примириться съ мыслью прожить, лежа на боку, цлый годъ. Пришлось и мн обратиться за совтомъ къ Носовичу. Пошелъ я къ нему. Разсказалъ наши планы и мое критическое положеніе. Сказалъ, что Розенкампфъ и Калининъ совтуютъ перебиваться въ продолженіе года уроками, что я не признаю этого возможнымъ.
— О, олухи царя небеснаго! А если уроки явятся черезъ четыре мсяца? а какъ они не явятся вовсе? — восклицалъ онъ. — Голубчики думаютъ, что стоитъ имъ выставить на улицу свои смазливыя мордочки, и весь народъ такъ и кинется къ нимъ: «учите, благодтели, нашихъ ребятъ, выгружайте наши кошели!» Держи карманъ шире, чтобъ не просыпалось! Юношей-учителей много, какъ нерзаныхъ собакъ. Лучше, Рудый, я подумаю доставить вамъ средства понадежне. Потерпите маленько, авось не умрете.
Потерплъ, не умеръ.
Въ конц мсяца Носовичъ призвалъ меня къ себ и далъ прочесть письмо одного изъ московскихъ журналистовъ: «Вашего воспитанника, — писалъ тотъ, — я приму съ распростертыми объятіями. Работы всхъ родовъ у меня много
— Вотъ вамъ, батюшка, врный хлбъ, по крайней мр, на первую пору. Этотъ человкъ не надувало, за это я вамъ ручаюсь. Вы не сомнвайтесь!
Я воскресъ и горячо поблагодарилъ Носовича.
— Ну, а теперь, — сказалъ онъ шутливо:- нужно помылить головы нашимъ чурбанамъ. Они все еще мечтаютъ.
Головомойка вышла уморительная. Носовичъ предложилъ моимъ друзьямъ написать и отдать въ печать сочиненіе на тему: жареные бекасы, летящіе въ ротъ молодыхъ людей пріятной наружности. Вообще много шутовства и балагурства было въ поступкахъ и рчахъ любимаго учителя; повидимому, онъ очень легко смотрлъ на дло жизни и считалъ его пустою и глупою шуткой; но въ сущности, я рдко встрчалъ людей, такъ же трезво и строго глядвшихъ на это дло, какъ онъ. Имя здравый смыслъ, было невозможно не любить и не уважать его.
Такъ ршились мы устроить свою будущность, но у насъ было еще одно близкое дло, о которомъ мы не забыли позаботиться. Намъ хотлось упрочить наше учрежденіе занятій въ младшихъ классахъ. Для этой цли съ начала полугодія мы сблизились съ второклассниками, узнали, которые хотятъ быть нашими преемниками. Нашлось шестеро желающихъ. Мы знали ихъ за хорошихъ учениковъ, подобно намъ развитыхъ Носовичемъ, и потому съ мая мсяца, кром насъ десятерыхъ, съ маленькими школьниками занималось еще шестеро взрослыхъ воспитанниковъ, чтобы пріучиться къ новому для нихъ длу и показать учителямъ-противникамъ свою способность исполнять хорошо дв обязанности. Гро, Саломірскіе и Рейтманы пришли въ ярость; они уже радовались, что предпріятіе окончится съ нашимъ выходомъ изъ школы, теперь эта надежда разрушилась въ прахъ.
— Вы, кажется, считаете себя начальниками-распорядителями школы, — сказалъ намъ Рейтманъ, узнавъ о нашемъ поступк. — Вы распоряжаетесь своими товарищами, какъ подчиненными, назначаете, что они должны длать.
— Мы ими не распоряжаемся, господинъ Рейтманъ, — отвчалъ я за своихъ друзей. — Они сами согласились продолжалъ дло, задуманное директоромъ, и онъ уже благодарилъ ихъ.
Рейтманъ пристально посмотрлъ на меня и потомъ на моихъ друзей; видно было, что въ его голов промелькнула мысль: негодяи, прячутся за директора!
Мы дйствительно прятались за директора, и ужъ эта необходимость прятаться тревожила насъ. «Дло непрочно, — думалось намъ, — директоръ слабъ и уступитъ школьному совту посл нашего удаленія изъ школы». Мы всми силами старались приготовить новыхъ товарищей къ борьб въ томъ дух, въ какомъ мы вели ее сами. Совтовали имъ вести себя безукоризненно, отличаться въ учень, не ссориться съ учителями, приписывать дло выдумк директора, даже льстить ему и, такимъ образомъ, доказывать, что оно хорошо, а не худо. Малйшій дурной поступокъ могъ испортить все, требовалось строго наблюдать за собою. Иначе дйствовать въ этомъ омут было невозможно.