Гнилые болота
Шрифт:
Носовичъ сильно напиралъ на то, что сначала, въ былыя времена, преступная дятельность была какъ будто согласна съ требованіями эгоизма, но что съ размноженіемъ развитыхъ людей она длается все боле и боле непрактичною и неэгоистичною. Страшно нападалъ онъ на тхъ честныхъ людей, которые или ребячески дуются на весь міръ, или надменно надуваются передъ нимъ и воображаютъ себя счастливыми и честными. «Ихъ счастье, — говорилъ онъ, — выденнаго яйца не стоитъ, ихъ можетъ каждую минуту раздавить первый подлецъ, и ни одна рука не протянется спасти ихъ. И по-дломъ имъ! Человкъ, какъ и всякая тварь, надленъ инстинктомъ самосохраненія. Это чувство заставляетъ его прибгать къ обществу, вн котораго онъ нуль, старая онуча. Онъ, только имя друзей, разумется, въ честномъ, то-есть прямомъ смысл слова, можетъ быть спокойнымъ за свою
Таковы были уроки Носовича, предшествовавшіе и тсно соединенные съ лекціями исторіи русской литературы. Я сократилъ ихъ, насколько было возможно, но все-таки читатель, вроятно, соскучился. Я могу извинить себя передъ нимъ тмъ, что сказать объ этихъ взглядахъ было необходимо для того, чтобы читатель понялъ, за что полюбили мы Носовича, за что мы назвали его крестнымъ отцомъ нашего умственнаго развитія.
V
Юноши начинаютъ жить
Большая часть учениковъ развивалась довольно быстро, пріобртала въ продолженіе нсколькихъ мсяцевъ боле нужныхъ познаній, чмъ въ предшествовавшія пять лтъ. Самое сильное вліяніе имлъ Носовичъ на русскихъ; у каждаго изъ нихъ хотя разъ забилось сердце отъ его словъ, касавшихся преимущественно русской вседневной жизни. У иного ученика мелькнули въ голов и свтлыя, и горестныя воспоминанія и, можетъ-быть, впервые въ дтскомъ увлеченіи поклялся онъ быть честнымъ человкомъ, не терзать своихъ будущихъ дтей, учениковъ и товарищей, какъ терзали его самого. Поняли Розенкампфъ и я, что Носовичъ не рекомендуетъ съ особенно хорошей стороны борьбы, въ смысл ломки и переворотовъ, но что онъ не хлопочетъ. какъ Воротницынъ, о примиреніи и прощеніи. «Дйствуйте, — совтовалъ онъ, — но дйствуйте умно и честно, и не спите. Глядите прямо въ лицо людямъ, не поднимая головы до небесъ и не опуская ея до земли. Окружающія васъ личности одного роста съ вами, и если есть между ними гиганты или карлики, то это уроды, исключенія. Сапожникъ не долженъ гордиться передъ не-сапожникомъ своимъ умньемъ шить обувь, и послдній не обязанъ краснть за свою неспособность къ этому ремеслу: онъ знаетъ что-нибудь другое. Высокихъ призваній нтъ. Мы вс работники въ одной и той же мастерской и составляемъ колеса и винты одной машины. Только ржавые и поломанные колеса и винты выбрасываются вонъ и топчутся въ грязь. Старайтесь же не ржавть и не ломаться».
Многіе изъ воспитанниковъ нашего класса сплотились въ одну семью. Носовичъ давалъ намъ ученыя книги, носившія замтки, дланныя его рукою; часто заключались въ книгахъ цлые листы писчей бумаги, мелко исписанные имъ; иногда на поляхъ страницъ встрчались просто немногословныя фразы: «Авторъ злобствуетъ! Мало читалъ и потому не дочитался до истины!» и такъ дале. Книги, по его совту, прочитывались вслухъ посл классныхъ занятій; для этой цли мы назначили часы и чередовались въ чтеніи. Замтки, въ род вышеприведенныхъ, возбуждали толки, которые разршалъ самъ Носовичъ, часто приходившій на наши сборища. Иногда, собравшись въ боле или мене многочисленные кружки, мы не читали, а толковали обо всемъ, что насъ интересовало въ жизни. Въ бесдахъ не было никакихъ мудреныхъ старческихъ разсужденій; тутъ была просто живая и веселая молодежь, развивавшая свой умъ, начинавшая жить и мыслить.
Розенкампфъ, Калининъ и я, люди совершенно различные по характерамъ, привязались другъ къ другу всею душою, и ни одна тнь не промелькнула между нами, хотя мы и не щадили другъ друга и прямо высказывали правду въ глаза. Воротницынъ, это поэтическое созданіе, хлопотавшее о примиреніи, восхитительно читавшее стихи Шиллера, былъ холодне насъ троихъ, смялся надъ мелочностью раздражительности Розенкампфа, надъ слишкомъ рьяной любовью Калинина къ народу и вообще безъ волненія выслушивалъ жалобы друзей на домашнюю жизнь. Поводовъ же къ жалобамъ было довольно много. Счастливъ
Наступали рождественскіе праздничные дни. Розенкампфъ совсмъ пріунылъ, даже браниться пересталъ.
— Не могу я ходить къ моей благодтельниц,- говорилъ онъ намъ:- я тамъ опять становлюсь злющимъ. Не честное негодованіе, а какая-то рабская злость пробуждается во мн въ этомъ дом. Я совсмъ испорчусь, а между тмъ, у меня нтъ другого угла.
— Проведи праздники у меня, — сказалъ я:- мои родители добрые и хорошіе люди; они не откажутся принять тебя.
— Знаю, голубчикъ, что не откажутся. Я ихъ очень люблю и радъ бы побыть у тебя на праздникахъ; но благодтельница не согласится на это.
— Нельзя ли какъ-нибудь устроить дло? — молвилъ Калининъ.
— Не знаю, право, — задумчиво отвчалъ Розенкампфъ. — Подумайте за меня, я самъ ничего не въ состояніи выдумать, поглуплъ совсмъ.
Мы помолчали.
— Поклонись-ка въ поясъ Носовичу, — произнесъ Калининъ. — Авось его умная голова что-нибудь выдумаетъ.
Розенкампфъ обрадовался совту и на другой же день пошелъ къ Носовичу на квартиру. Носовичъ принялъ его съ обычною ласковостью, внимательно выслушалъ его откровенный разсказъ, и сказалъ, что подумаетъ о дл. Дня черезъ три онъ пришелъ въ классъ и сказалъ Розенкампфу, что имъ нужно поговорить, взялъ его подъ руку и пошелъ съ нимъ ходить по коридору
— Я обдлалъ ваше дло, — объявилъ Носовичъ по выход въ коридоръ. — Вы совершенно свободны,
— Какъ?.. Свободенъ?..
У Розенкампфа духъ занялся, и сотни мыслей вдругъ промелькнули въ его голов: свобода, безпомощность, неимнье угла, новая жизнь — все это смшалось въ какой-то хаосъ.
— Я узналъ сначала, — продолжалъ Носовичъ:- что за васъ заплачены деньги въ школу за два слдующіе года. Потомъ похалъ къ вашей благодтельниц и объяснился съ нею. Объясненіе было горячо, не весело… Она высказалась вполн. Мн удалось уговорить ее оставить васъ въ поко. Она согласна, даже рада этому…
Лицо слушателя передернулось отъ чувства ненависти, пробудившагося отъ этихъ словъ; Носовичъ это замтилъ.
— Не вините ее за нелюбовь къ вамъ, — продолжалъ онъ. — Васъ подкинули ей на другой день свадьбы; она обрадовалась вамъ, какъ игрушк, оставила васъ у себя; потомъ до нея дошли слухи, что вы сынъ ея мужа. Они разбили въ прахъ ея самыя святыя упованія, вру въ мужа, въ искренность его клятвъ. Въ ней пробудилась ненависть къ вамъ…
— Разв я виноватъ? — строптиво перервалъ Розенкампфъ.
— Не виноваты, но иначе не могло быть, она не нашего закала женщина. Ей это служитъ оправданіемъ. Она была несчастна не мене васъ. Но не будемъ толковать о прошломъ: передъ вами будущность, и надо подумать о ней. На ваше имя положены дв тысячи въ опекунскій совтъ. По выход изъ школы вы не будете нищимъ. До тхъ же поръ по праздникамъ вы будете ходить ко мн, или, если, какъ вы говорили, васъ будутъ брать Рудые, то къ нимъ. Это одной то же. На вашу одежду у меня найдутся деньги, о ней нечего заботиться.
— Благодарю васъ, Николай Павлычъ, — отвчалъ Розенкампфъ, пожимая руку Носовича. — Но только одежда отъ васъ… Не лучше ли изъ тхъ двухъ тысячъ?..
— Нтъ, батюшка, ужъ это вовсе не лучше. Во-первыхъ, ихъ по завщанію нельзя тратить до вашего выхода изъ школы, а во-вторыхъ, он пригодятся и въ будущемъ. Я понимаю, что васъ стсняетъ то, будто я буду вашимъ благодтелемъ. Нтъ-съ, ужъ это зачмъ же? Я благодтельствовать такому здоровому парню не намренъ. Вы можете записывать мои расходы на васъ и потомъ постепенно выплачивать мн долгъ, когда поступите на службу. Если я умру, не доживъ до этого, времени, то вы будете должны не мн, а какому-нибудь молодому человку, котораго вы будете знать за истиннаго бдняка, и поможете ему отъ моего имени. Тутъ будутъ разомъ сдланы два честныя дла: вы уплатите деньги, взятыя безъ всякаго письменнаго документа, и поможете собрату, не заставляя его благодарить васъ. Будьте уврены, что я не дамъ вамъ милостыни: я слишкомъ много ожидаю отъ вашей будущности и уважаю васъ… Ну, разумется, и не насчитаю я на васъ слишкомъ много лишнихъ денегъ, будьте насчетъ этого безъ сумлнія, — уже шутя добавилъ Носовичъ.