Гнилые болота
Шрифт:
— Это у Катерины Тимоеевны въ гостиной такъ выражаются? — спросилъ я съ усмшкою.
— Что-о?! — грозно промолвилъ онъ, точно хотлъ сказать: ползай въ ротъ, я тебя съмъ. — Тебя не скли?
— Вдь не всхъ же въ нашемъ семейств скутъ въ этомъ возраст,- отвчалъ я, стараясь не горячиться.
— Вотъ-съ какъ! — промычалъ дядя, закусивъ губу
Посл этого разговора я пересталъ ходить къ бабушк, чувствуя, что не всегда можно ручаться за свое хладнокровіе при встрч съ милымъ родственникомъ. То же сдлали отецъ и мать. Бабушка здила къ намъ, звала насъ къ себ и, наконецъ, поняла смыслъ нашихъ поступковъ. Ее начиналъ безпокоить этотъ семейный разладъ; она видла, какъ и почему начинаютъ разрываться послднія нити, связывавшія
VIII
Женитьба дяди
Ноябрь мсяцъ. Воскресенье. Бабушка въ волненіи ходить по комнат и поджидаетъ дядю. Она написала къ нему письмо, приглашая его постить ее. Невеселыя мысли бродятъ въ ея старой голов; вспоминаются неисправимыя ошибки, грызетъ безполезное раскаянье, мелькаютъ передъ глазами важныя лица отжившихъ вельможъ и барынь; они безмятежно-покойны, потому что эти люди не бжали изъ своей среды; хотлось бы старушк жить съ начала, поступать иначе… Не думай, моя бдная старушка! Невозвратимо прошлое, да если бы оно и возвратилось, то ты дйствовала бы попрежнему, потому что иначе дйствовать могутъ только другіе люди. Ты даже и придумать не можешь, каковы должны быть лучшія дйствія… Но вотъ раздается стукъ подкатившаго экипажа. Старушка вздрогнула и сла. Въ комнату вошелъ дядя.
— Пьеръ!
— Здравствуйте, maman. Я думалъ, что вы больны, когда получилъ письмо. Оно встревожило и Като, она напрашивалась хать со мною.
— Хорошо сдлалъ, что не взялъ ее; мн надо говорить съ однимъ тобою.
— О чемъ? Разв у васъ могутъ быть дла? — спросилъ, улыбаясь, дядя и сталъ усаживаться въ кресло, выбирая удобное положеніе.
У него была чисто дтская привычка угнздиться какъ-нибудь половче.
— Когда ты думаешь жениться, Пьеръ?
У бабушки въ ожиданіи отвта захватило дыханіе.
— Только объ этомъ вы хотли поговорить со мною?
— Только объ этомъ.
— Не стоило писать. Я о женитьб еще и но думаю.
— Надо, Пьеръ, подумать. Твоя роль очень незавидна: ты живешь на счетъ женщины и не можешь не краснть за свои отношенія къ ней.
— Свадьба, maman, ничего не поправитъ; я и тогда не буду жить на счетъ мужчины, — пошло и не во-время сострилъ дядя, поигрывая связкою ключей, взятою, со стола.
— Но тогда ты будешь жить на счетъ жены. Вдь страшно вымолвить: ты теперь на содержаніи! — съ горечью произнесла бабушка это язвившее ея сердце слово. — Я вся дрожу, когда меня спрашиваютъ о моемъ сын, о времени его свадьбы.
— А-а! вамъ страшно вымолвить это! Вы дрожите, когда васъ спрашиваютъ о вашемъ сын! Но позвольте васъ спросить, кто довелъ меня до необходимости жить на содержаніи?
— Не я ли? — съ ужасомъ воскликнула бабушка.
— Вы! Вы своимъ глупйшимъ бракомъ разорвали вс связи со своимъ кругомъ и наплодили дтей-мщанъ. Вамъ было весело разыгрывать сладенькую пастушескую идиллію, вы не думали, каково будетъ жить на свт вашимъ дтямъ. Что же прикажете мн длать? Гряды копать? Воду носить? Дрова таскать? Силы-съ для этой работы нтъ; званіе мщанина мн дали, а мщанской силой не надлили. Вотъ вашъ возлюбленный зять стучитъ себ молоткомъ и не горюетъ въ своей берлог, обнимаясь со своею кухаркой-женой.
— Оставь ихъ въ поко!.. Меня теперь поздно упрекать, — сказала старуха, понуривъ голову. — Ты не дитя, теб давали вс средства честно служить, я и теперь могу доставить теб мсто; еще не все потеряно, Пьеръ.
Въ ея голос было что-то молящее, страдальческое.
— Служить! служить! Что вы мн поете псню о служб? Канцелярскія бумаги переписывать, быть
— Теперь поздно упрекать, — повторила бабушка. — Но если ты не можешь служить, если теб нужны деньги для исполненія твоихъ плановъ, то ты можешь не быть подлецомъ: женись!
— Что же вы хотите, чтобы я продалъ себя этому уроду? Нравится вамъ она?
— Не нравится, но ты ршился быть ея любовникомъ и…
— Любовникъ, какъ вы выражаетесь, не мужъ. Онъ не привязанъ къ женщин, и вы волнуетесь подъ вліяніемъ отжившихъ предразсудковъ: нашъ вкъ пошелъ дале ихъ. Теперь…
— Не говори мн ничего, — прервала бабушка, потерявшая терпніе. — Женись или разойдись съ ней, другого пути теб нтъ. Я не хочу имть сыномъ человка, играющаго роль публичной женщины. Слышишь ты? Я не хочу, чтобы ты пятналъ честное имя своей семьи. Я ршилась на все: если ты не согласишься на то или другое, то не знай моего дома. Я тебя прокляну! Слышишь ты?
Бабушка словно воскресла и выросла, она сдлалась такою же гордою женщиною, какою была когда-то.
Дядя схватилъ себя за волосы и стадъ ихъ теребить.
— Проклятіе! Родительскій деспотизмъ! А, такъ вы вотъ какая мать!
Это кричалъ сорокапятилтній мужчина, подкрашивавшій волосы.
— Я честная женщина и не хочу видть развратнаго сына.
Бабушка встала и пошла въ другую комнату. Тамъ она бросилась на постель и глухо зарыдала; силы ее оставили, и она уже опять была слабою, близкою къ могил старухою.
Дядя ухалъ въ бшенств. Рванье волосъ, часто застращивавшее бабушку въ былыя времена, теперь оказалось совсмъ недйствительнымъ средствомъ, только прическа испортилась, да на пальцахъ осталось два-три подкрашенныхъ волоска. Съ мсяцъ раздумывалъ дядя, на что ршиться. Жить съ бабушкою на ея не слишкомъ большія средства ему уже не хотлось: привычка къ роскоши была очень сильна; оставаться на содержаніи и не здить къ матери было невозможно: онъ понималъ, что Катерина Тимоеевна, узнавъ причину его ссоры съ матерью, выгонитъ его вонъ, и потому пришлось ршиться на женитьбу. Вопросъ: быть или не быть, ршился положительно.
«По вашему желанію, — писалъ къ бабушк Пьеръ:- я продаю себя совсмъ: вы не желали, чтобы я былъ на вол. Радуйтесь!»
Свадьба была сыграна въ январ. Наша семья опять сплотилась, но только наружно. Внутреннія связи были порваны навсегда. Если вы наблюдали, читатель, за окружающею васъ жизнью, то вы поймете это ежедневно повторяющееся явленіе. Живутъ разнохарактерные члены одного и того же семейства десятки лтъ подъ одной кровлей, и живутъ, повидимому, мирно и дружно; но стоить имъ только разлучиться на время, — даже не нужно такихъ крупныхъ событій, какія совершились въ нашей семь,- и между этими членами вдругъ ляжетъ непроходимая пропасть. Они ясно увидятъ, что вмст жить, попрежнему жить невозможно. Не думайте, что въ дни разлуки они размышляли о поступкахъ своихъ родственниковъ, совсмъ нтъ! они просто отвыкли отъ нихъ, забыли ихъ привычки и характеры, и теперь, отдохнувъ на свобод и столкнувшись съ ними снова, каждый членъ въ свою очередь чувствуетъ весь гнетъ необходимости подлаживаться подъ чужой характеръ, плясать не подъ свою дудку. Наступаетъ полнйшій разладъ. Какъ привычка примиряетъ человка со всякими гадостями, такъ разлука со старою средою и ея личностями служитъ врною пробою нормальности или ненормальности прежняго быта и прежнихъ отношеній.