Год охотника

Эльдарова Татьяна

В комнату Василисы аккуратно постучали.

– Войдите!
– обрадовано вскочила она (жутко надоело спорить с музыкантами).
– Сказала же ещё днём: спою. Потом не жалуйтесь!..

Сама подумала: "Авось, пронесёт!" - и широко распахнула дверь.

Евдокия Михайловна, обшарила комнату глазами:

– А, так оно у вас, слава Богу! Виталий Олегович спросил, а я думаю, куда делося? Стояло же на месте вчера...

Речь шла о кресле, которое рано утром Василиса без разрешения утащила из гостиной "чащи"

к себе в комнату - так оно ей приглянулось.

В дверном проёме показалось улыбающееся лицо хозяина. Повариха тут же исчезла.

– Для вас - абсолютная свобода действий!
– радушно сообщил он.
– Хоть на улицу вынесите. Ну что, прошу к столу?..

Чего только не было на столе!

Хозяин не стал дожидаться, чтобы в разгар трапезы погас свет: он принёс сверху из своих апартаментов и поставил на стол деревянные подсвечники. Все три - того же происхождения, что мебель: сталактиты оплавленного воска взросли на изогнутых корягах.

Василиса тут же начала их отковыривать.

– Оставьте, я потом попрошу очистить, - не так понял её Виталий Олегович, - всё равно сейчас опять зальются.

– Мне - для дела, - объяснила Василиса хозяину.
– Пока Святки не кончились, надо успеть кое-что. А то завтра - Крещенье.

– А вы умеете?
– не удержалась спросить молчавшая до этого Евдокия Михайловна, накладывая в тарелку Василисы какое-то фантастически пахнущее кушанье.
– Есть много способов...

Певунья только кивнула, улыбнулась в ответ. Обе расцвели. Взгляды их встретились и разбежались с тайным удовлетворением: заговор о ночном гадании - состоялся.

Василиса почти не пила, хотя Виталий Олегович неустанно ей подливал. Захмелела от сытости. Враждебность по отношению к хозяину растаяла... Но его заботливое соседство по левую руку по-прежнему тревожило, как больной зуб.

Она без радости отпела намеченную программу и с наигранным равнодушием выслушала от хозяина ряд сдержанных похвал.

"Прям, куда тебе, наш чёрный дрозд, - так описывал его Бурханкин. Можно, это... заслушаться. Ежели только ты не малая пичуга... А то, это... легко в его певчий клюв угодить."

Виталий Олегович сказал традиционные слова, за столом вновь стали наливать и говорить, говорить, говорить... О политике, о политике, о политике.

Василиса встала, поблуждала немного по залу между кресел, скамеек и стульев. Когда на неё перестали оглядываться, вышла в бабий кут - то бишь на кухню...

На гладкоструганной столешнице рядом с погасшей керосинкой дрожала слабая свеча.

– Евдокия Михална-а-а!

Ответом ей было лишь гуденье огня в печи. Хорошая печь - как сердце...

Откуда-то из угольной черноты возник тёплый свет, восходя всё выше... Слава Богу, что Василиса остановилась у порога и не пошла вглубь: наверняка не разглядела

бы открытый подпол и угодила бы туда прямо на голову поварихе.

Бережно прикрывая ладонью вторую свечу, Евдокия Михайловна появилась из-под земли. Её согнутые пальцы были прозрачны, как ломтики айвы в сиропе.

– Евдокия Михална-а-а! Это вы?
– испуганно проверила певунья.

– Кому ж ещё быть? Я вот за керосином лазала, чтоб хватило. Обещалася домой сегодня...

Повариха поставила свечу на стол, закрыла подпол, взяла с пола банку и запалила лампу.

– Значит, вы уходите?
– разочарованно протянула Василиса.

– Да вы, если не боитесь одна, можете сами.
– И извиняющимся тоном добавила: - Мне своим тоже ведь надо к празднику...

– Да-да, конечно, - поддержала её певунья, - я понимаю. Моя мамочка всегда готовила сочиво. А как мы колядки любили! Будто в лес по грибы шли. Полные корзинки пряников и сухарей собирали. Она их так смешно называла. Зобёнки, кажется?... Ваши ходят колядовать?

– Не принято теперь, - вздохнула Евдокия Михайловна.
– Вот и разучилися.

– Ну и что же, что разучились?
– возмутилась Василиса.
– Нехитрое это дело - "таусеньки" петь!
– и она заголосила:

– Уж ты, клюква красна,

Во сыром бору росла.

Таусень, таусень!(

Васька вдруг поняла, что в соседней комнате затих горячий хор мужских голосов: там стали прислушиваться. Сразу прихлопнув рот ладошкой, она фыркнула и пообещала:

– Я вам после допою. Они у нас такие современные, такие "крутые"!..

Повариха понимающе улыбнулась, жестом подозвала девушку к печи, доверяя самое дорогое - казанок и кастрюлю:

– Вот тут всё им назавтра оставляю. Справитеся без меня?.. Я к двум пополудни прибегу. А может, вы чего вкусненького хотите? Я успею сготовить...

– Творожка бы...

– Тута у меня, в кринке, я мигом. Посвитите?...
– И подпол снова открылся.

Василиса остановила кормилицу, уверив, что утром - утром сама достанет. Та показала, где можно зажечь внизу свет, "хотя днём, - сказала, - и так видно". Кринка - на второй полке: "у ней горлышко тряпицей обвязано."

– Евдокия Михална-а-а!
– жалобно протянула Васька.

– Аю?
– встревожилась та.

– Вы меня не проводите?.. Одной чего-то идти не хочется...

– И-и-и, в подклеть-то? А и не обязательно! Не люблю я эти новшества. Вон, ведёрко под крышкой в углу.
– Она доверительно перешла на "ты": Хочешь, дощечки прил?жу, чтоб удобней?..

– Да нет, я лучше уж...

– Не стесняйся, пол-России испокон веку так живёть. Я посторожу, успокоила Евдокия Михайловна.
– Давай скорёхонько. А завтра я баньку натоплю. Баньку-то любишь?..