Годзилла
Шрифт:
Мы стояли перед ними, дерзко разглядывая их лица. Лычки на нас ещё не повесили, что, по сути, приравнивало нас с молодыми, поэтому разговор следовало начинать осторожно.
– Все будет хорошо, пацаны, вы не бойтесь, смело обо всём у нас спрашивайте и обращайтесь в любую минуту. Вам, как и нам повезло, ваши “деды” свалят через месяц и тогда мы нормально заживём, - сказал я, искренне в это веруя.
– А пока у вас есть две недели на раступку, трогать вас здесь никто не будет, но зато основательно возьмутся за нас, и за все ваши косяки,
– А потом уж я лично с каждого спрошу.
Его тон вызывал во мне усмешку, он в точности копировал манеру Кесаря. Быстро разъяснил все основные принципы их положения в роте, возможности и огромный список запретов и ограничений. “Слоны” слушали молча и вникали. Мы познакомились, сказали им быть постоянно на чеку и полюбовно разошлись.
– Смотри, Петрович, теперь с вас спрос, мы чисто на забитом, - по завершению напутствий сказал мне Потап.
Ближе к отбою мы стали готовиться к переводу. Игнатюк прожужжал нам все уши о том, как он ждал этого часа, радостно ликуя от предстоящего.
– Я стану “фазаном”, буду курить, когда захочу и пох на всё.
Правда, некоторые в лице Сташевского, Напалма и Раткевича опасались, что их перевод не коснётся. Намедни Гнилько пригрозил, что они этого не достойны и за всю их прежнюю ущербность их не переведут, и они будут бегать подай-принеси вместе со “слонами”.
Произошёл отбой. Прапорщик Станкович, уходя домой, посоветовал сержантам ограничиться парой тройкой ударов.
– На подъёме ротный Студень, а он сами знаете – крест ещё тот.
– Товарищ прапорщик, всё устроим, как полагается, - сказал Потап.
Мы улеглись. По взлётке прошёлся дежурный по роте Виля.
– Пацаны, только без фанатизма!
Я услышал быстрые шаги босых ног к моей койке.
– Я первым начну, с Петровича, - узнал я голос Гнилько.
Он тут же уселся на мне, как петух на курицу, зажав своими коленями мои руки.
– Ну что, готов, самец?
– Давай уж, производи инициацию...
Далее по моей груди прокатился град мощнейших ударов.
– Хорош! – крикнул ему Потап.
– Каждый должен оставить свой след.
Я задыхаясь, услышал в другой части расположения град ударов по голым торсам. Вскрики и стоны поглотили казарму.
Лица передо мной сменялись в дикой очередности и вскоре я просто перестал ощущать боль, грудь распухала, как пирог в духовке, и я чувствовал себя потаскухой, которую пустил по кругу весь третий период.
Через пять минут побоище утихло. Я услышал смех довольного Игнатюка и по возгласам остальных понял, что в “фазаны” перевели весь наш период.
Поднялся с койки лишь через десять минут, сбегать посмотреть в душевую на состояние своего тела. В зеркале грудь была устойчивого вишнёвого цвета с ужасными кровоподтёками, напоминая растрелянную мишень в тире.
К утру боль отступила, но любое лёгкое прикосновение к избитому участку приносило ужасный дискомфорт.
На
– А знаете, что я сделаю, - сказал ротный.
– Посажу ка на кичу самого тихого сержанта Пушкаревича, пусть всем будет уроком.
Смуглый Пушка даже побледнел.
– Надоели мне эти ваши традиции, - подытожил Студнев.
Нас же всем периодом вместо развода по старинке отправили на дровяной.
– Я – “фазан”, пацаны, - не унимался Игнатюк, - наконец-то!
– И радости в этом особой нет, - сказал Гораев.
Мы кури, поглаживая свои раны и молчали, вдыхая запахи раннего лета.
Пушкаревича так и не посадили, а нас ожидало воспитания вновь прибывшего пополнение.
***
Две недели на раступку “слонов” пролетели незаметно, они, конечно, интересовались у нас всякими нюансами по службе, но в большинстве случаев основные моменты с запретами никто с ними особенно не оговаривал. Я старался дистанцироваться от этого мракобесия, надеясь проскочить на шару.
Первым стал возбухать Гнилько: то “слоны” покурили без разрешения, то в бытовке кто-то заснул, то сигарет, видите-ли, вовремя не нашли. Дошло до того, что “слон” Камса повздорил на “стелсе” с Раткевичем по поводу положенных ему кусков черняги, завязалась потасовка и Раткевич получил по лицу. Кубацкий послал Ниху, когда тот сделал ему замечание по поводу не чищенных берцев.
– Хули вы “слонов” не раступливаете, - негодовал Гнилько, - мы уйдём, они ж вас тут поуничтожают в корень, во что вы, суки, роту вторую превращаете?!
У меня на сей счет были другие домыслы. Бить кого-либо я не собирался и при случае увиливал.
Чтобы привить нам толику агрессивности, новоиспеченные “дедушки” стали употреблять в отношении нас старые добрые методы. Я видел, как Гнилько снимал кепку с Игната и со всей дури пробивал ему кулаком по черепу. Такие удары, видимо, отрезвляли “фазанов” и меня охватывала безудержная лихорадка смеха, когда тот же Игнатюк загонял весь “слонятник” в сушилку, и пробивал каждому из них “лосей”. Чучвагага и Гурский, вкусив жажду власти, стали поддавать «слонам» с ноги.
С каждым разом новички понимали, что во второй роте особое отношение к низшей касте и вскоре приобрели этот удручающе-запуганный вид. К слову, в каждом роте и подразделении части, не говоря уже о других частях в нашем краю, неуставные взаимоотношения различались. В первой и третьей ротах в “фазаны” переводили за деньги, со “слонами” жестили не так откровенно, и иногда у меня складывалось впечатление, что мы хлебнули лиха побольше остальных.
– Петрович, бери пример со своего периода, - сказал мне как-то Потап.
– Не будешь гонять “слонов”, тебя “шакалы” так загоняют, что даже Кесарь малиной покажется.