Годзилла
Шрифт:
Сперва мы только исходили слюнками, перенося подносы по этим длинным коридорам, нервно поглядывая на обилие яств, а покушать генералы любили на широкую ногу: мясо паренное и жаренное, нарезки колбас, рулетов, рульки, фрукты, овощи, салаты и диковинные сладости разжигали наш молодецкий аппетит. Потом я стал замечать, как Гурский стал подъедать с краёв подноса манящие лакомства. Я не растерялся и последовал его примеру. Немного осмелев, мы избрали для себя отличное место для помощи генералам в истреблении провианта – лестничную пролётку. Останавливались на полпути и запихивали в рот всё то, что по нашим
– Что, не хватает?
– Ясен хуй!
– сказал Гурский.
– В роту приедем, я пацанам скажу, до дембеля нашего чернягу жевать будете.
– По хуй, уже положено, - парировал я, дерзко, на его глазах отправляя в свой рот ветчину с оливками.
Дубков некоторое время ломался, но потом вместе с нами стал поглощать предоставленную нам возможность.
К концу мы обнаглели в край, забирая подносы у поварих и с ходу руками заграбастывая из кучи красиво уложенной еды самое вкусное. Поварихи понимающе вздыхали и не порицали наших действий.
– Кушайте, солдатики, в армии такого не подадут...
Ближе к ужину нам дали попробовать вина и мы с радостью отхлёбывали заморскую бело-красную жидкость прямо из бутылок.
Гурский даже заманил молодую повариху в туалет, но та вскоре вышла.
– А, слабачка, испугалась, я как достал свою шнягу, так и обломалась, не смогла, мол муж, говорит дома, я ж не мать Тереза всем помогать, - с удручением признался он.
Где-то к десяти вечера мы успокоились и сидели на стульях возле кухни. Поварихи отгрохали каждому из нас по огромной тарелке еды, а она уже просто не лезла. Не растерявшись, мы быстро укомплектовали всё по пакетам, решив отвезти в роту.
“Уазик” приехал за нами к полуночи и быстро вернул нас в расположение части.
Остатки роскоши мы торжествуя, вручили Потапу и отправились по койкам.
Спалось так приятно, что я во сне, словно на яву увидел, как период наших мук и лишений навсегда растворился за едва различимым горизонтом.
***
Где-то под конец карантина у Кесаря случился залёт и комбат лично отдал распоряжение, взять сержанта под арест.
По словам Нихи, у которого мы попутно расспрашивали о поступивших бойцах и он наводил шороху, что там половина амбалов, скептически относящихся ко всем армейским канонам, Кесарь пробудился от спячки и в корень обнаглел. Малых чеплял непрерывно, ставил на кости, разводил на деньги, не давал курить. В общем, ничего удивительного.
В один из последних вечеров, буквально перед присягой, он зарвался в сушилку и ему весьма не понравилось то, как на полках стояли тапочки. “По дедухе” на самом верхнем ярусе место для тапочек отводилось исключительно дембелям и прочим лычкастым. Молодые ещё не раступились и побросали свои мыльницы на верх, в результате чего тапочки Кесаря оказались на самой нижней полке, низвергши его в касту “неприкасаемых”. Такое унижение, видимо, задело ранимую душу дембеля и он повыкидывал все тапки на взлётку, заставив карантин убирать
На следующий день Кесаря сняли с карантина, и на “уазике” под предводительством майора Швоки отправили на кичу. Радости нашей не было конца. Он пробыл двадцать дней в отпуске, месяц в карантине и ещё десять дней на киче.
Впервые мне показалось, что восторжествовала справедливость, а Гурский заявил:
– Когда “фазаны” уйдут, он у меня умирать будет, после отбоя кофе в постель и пиздюлина на ночь, а скажет слово, переведу с малыми на долбанах в “черты” шестым тапкам.
Приговор был суров.
***
Присяга у “слонов” состоялась 19 июня. Меня, Гурского, Ниху и Гораева, как самых рослых из нашего периода поставили линейными. За неделю до этого Потап показал нам все прелести приёмов и построений в передвижении с раритетными карабинами времён НЭПа в руках. Я лично видел на дуле своего ствола дату 1925 год. Два из четырёх карабинов были перемотаны изолентой.
Утром нарядились в парадку и стали по квадратам. Народу собралось густо. Родители, дяди, тёти, девушки и прочая шушера суетились и, волнительно искали в построенных “коробках” свои чада.
Всё прошло по сценарию, как и в нашем случае, за исключением погоды, поэтому празднество растянулось.
Командир части скомандовал "на кра-ул", и мы повертев в руках хрупкие карабины, разошлись по местам. С час простояли на одном месте, задрав голову к небу, и упёршись в одну точку. Ноги затекли в край. Потом с торжественным маршем в хвосте колоны удалились в казарму.
Дальше было только ожидание, новая жизнь и привилегии.
***
"Слоны" пришли в роту на следующий день после присяги, а наша рота укатила в караул и увидеть их мы смогли только через сутки. История повторялась.
Сменившись с караула, мы застали новое пополнение сидящим на взлётке, подшивая бирки на полученных противогазах. Взгляды их были растерянными и я угадывал в них когда-то и наше необузданное смятение.
Ко мне подошёл Потап, сказал собрать малодых в линейке и всё им разъяснить, так, как это делали они с нами.
Я поспешил к стоящему на тумбе очкарику Раткевичу и он произнёс эту, по-видимому, давно устоявшуюся фразу:
– Первый период, сбор в линейке!
«Слоны» быстро повскакивали с табуретов и направились по назначению, юрко рассаживаясь за парты.
Я зашёл в линейку последним, закрыл за собой дверь, испытывая при этом какое-то мерзкое чувство вины. Я не хотел никому лгать, как лгали нам, слукавить всё же пришлось.
Передо мной сидело с две дюжины новых лиц, среди них я заприметил Дилькевича, высокого и стройного парня с острыми чертами лица, смуглого и коренастого каратиста Кубацкого, губатого Камсу, рябого Рылькевича, мелкого Карпова, медведевато-неуклюжего Бохтыша, угристого Кунаева, багнюка Кунчака, очкарика Падью, круглолицего Севока, перекаченного блондинчика Станова и щуплого Щавлёва. Остальные в тот момент показались мне безликой массой унылых физиономий.