Годзилла
Шрифт:
До обеда горбатились, не покладая рук. Спасали ситуацию трели птиц и лёгкий прохладный ветерок.
На обед нас выпускали за территорию резиденции к автобусу и мы, разлёгшись на траве, с наслаждением поглощали тушняк, закусывая его солёными крекерами и запивая всё сладким соком.
Как-то к нам с Гурским и Гораевым подсел Мирон.
– Смотри, Петрович, твоё бездействие к “слонам” может сыграть для вас плохую шутку. Малых нужно дрючить, а то растащатся.
– А ты нас дрючил?
– спросил у него я.
– Нормальных пацанов я не трогал, это дело сержантов,
– Мы уж как-нибудь сами разберёмся.
– Ну смотри, попомнишь потом мои слова.
После обеда мы снова направлялись копать землю и так до семи вечера.
Я же остался при своём мнении.
***
Лето было в самом разгаре. Духота стояла беспросветная. Возвращаясь в прохладную караулку, мы снимали берцы и ходили в тапочках, давая ногам немного поостыть. Вспоминая лютую зиму и отмороженные кончики пальцев, я всё же был готов заливаться ручьями пота, нежели заново ощутить всю эту собачью тряску и лязг зубов.
Воду пил из-под крана, холодную и освежающую. Кисель в баках успевал нагреться и потреблять эту мерзость было совершенно невыносимо.
Ближе к ужину я стал чувствовать, что охрип, голос мой изменился до неузнаваемости, но горло не болело. Такая аномалия по началу даже умиляла, но когда поднялась температура, я забеспокоился.
На пост выходил уже с упадком сил. Ноги еле волок, меня кидало то в жар, то в холод.
Поспал немного в отдыхающей. За час давление спало и я вроде бы почувствовал облегчение, но утренняя, летняя прохлада пошла не на пользу.
Последняя смена стала настоящей пыткой. Голова раскалывалась, а температура поднялась не на шутку. Возле третьего запасного выхода из министерства лежали тюки скрученного ковролина, как раз за полем зрения камеры. Я едва стоял на ногах и чтобы просто не свалиться в обморок, сперва садился на них, а уж присев, и вовсе ложился на бок. Засекал время и ставил на каждые десять минут будильник.
Солнце едва показалось на горизонте парка Горького, а я уже ждал скорейшего завершения своей смены.
В караулку я зашёл мертвецом.
– Петрович, ты живой?
– занервничал Потап.
– Температура...
– Да косарь он, - вмешался Ракута.
В роту прибыл вообще никаким. Мирон, будучи дежурным, померил мою температуру и уложил на два часа в после караульную отдыхающую. Проспав до обеда я не почувствовал себя лучше и после пайки, которая мне совершенно не лезла, тут же отправились с Мироном в санчасть.
Там мне померили температуру, давление, посмотрели горло и пожилая врачиха сказала:
– Ну что ж, голубчик, у вас ангина.
– Ангина? Летом?
– запротестовал я.
– Неделю, как минимум лежать будешь…
Меня отвели на второй этаж в пустую палату, и я приняв
***
Я проспал целые сутки, беспробудно и крепко, нормально выспавшись за эти восемь месяцев, и успев забыть, что где-то ещё существует сон. Проснулся лишь к обеду следующего дня. Сходил на кухню и немного поел. Я был слаб, но температура сошла на нет. До вечера пробыл в постели и спокойно проспал следующую ночь.
Утром меня разбудила медсестра и велела идти на “стелс” за пайком. В санчасть прибыло пару “дедушек” из других подразделения, один с переломом, другой с простудой. Их разместили в соседней палате и кому-то следовало нас накормить.
В течение дня я ознакомился с перечнем литературы, находившейся в медсанчасти и сделал выбор в пользу нескольких журналов “Нёман”. Перечитывал Андрея Федаренко и Анатолия Козлова. Лежал и думал, как бы это покурить.
Через день меня стали гонять на уборку территории. Утром приходилось мести двор от листьев и иглицы, вечером убирать первый этаж санчасти, со всеми этими вениками, швабрами и тряпками. Но всё же это было жалкой работёнкой в сравнении с ротным полатёрством.
Ходил на процедуры, ел, спал и так привык к отдыху, что не заметил, как пролетела неделя.
На выходные ко мне приехала мама и привезла сумку сладостей, которые я не спеша поджёвывал, наслаждаясь чтением. По вечерам “деды” смотрели телевизор в фойе, а меня садили на вахту за так называемый ресепшен санчасти. С двенадцати ночи и до трёх утра приходилось сидеть в карауле, я пользовался моментом и продолжал жадно читать, дожидаясь проверяющего, который оставлял в журнале роспись обхода, и уже после закрыв дверь на ключ, отправлялся в постель.
В воскресение вместе со старшиной Сладковой пришлось стричь кусты вдоль штаба, она покрикивала на меня, чтобы я ровнее подрезал ветки и говорила с кем-то по телефону.
К вечеру ко мне в палату положили старшего сержанта Гнилько, у него что-то случилось с ухом.
Перед отбоем он передал мне свой мобильник, на другом конце линии был Виля:
– Петрович, ты нормальный? Мне неделя до дембеля осталась! С какого я ещё на дежурства хожу? Желательно тебя завтра в роте не окажется!
***
По приходу в роту, я сразу же был поставлен перед фактом, что на следующий день заступаю дежурным. “Деды” уходили через три дня, и топтать наряды им давно уже было не в стать, со всех щелей смердело гражданкой, но нам от этого легче не становилось. Мука уже восседал за столом дежурного и что-то маниакально записывал в гору журналов, по его лицу было видно, что он не спал всю ночь.
На утро после пайки я с двумя “слонами” высоким и тощим Винокурчиком, и заспанным Бохтышем построился перед оружейкой, держа в руках папки с обязанностями. Толком ничего не зная, я по рекомендациям Муки, выучил первых два абзаца обязанностей дежурного по роте, мол дальше на разводе не спрашивали. “Слонам” указал учить обязанности, обнадёживая их положенным сном, если на разводе они не затупят.