Голоса возрожденных

Маслов Макс

Байдо Лу разделила весь народ на племенные касты. Правящая каста называлась кастой «белых сов», ее члены носили одежды, сплетенные из трав и перьев. В нее входили только те, кто мог заклинать, предсказывать и направлять. Такой была Байдо Лу, такими были и ее приспешники. Каста «когтистых псов», вторая по значимости, воспитывала в своих рядах лесных воинов, постигающих науку стрельбы из лука, метания копья и тактику стремительных атак. Они носили лишь набедренные повязки из кожи животных, а на их телах угольными стержнями были запечатлены диковинные формы псовых глаз. Кастой «тенистых рум», или попросту сизооких антилоп, называли добытчиков еды, собирателей плодов и разжигателей вечерних костров. На других

островах такие назывались обслугой, и всего-то. Но здесь все имело свой дух, как и прелесть иных завуалированных форм. Замыкала этот порочный круг каста «подземных зиф» – кротов, роющих ходы. В нее входили те, кто возводил жилища, выстругивая их в древесных стволах, те, кто плел ладьи, нарезал стрелы, натягивал луки, при этом не задавая никаких вопросов. Именно посредством этих трудяг в центре Аскии и появился чертог власти, названный Цертовьей Новью, раскинутый в тенях от шульер на добрые полверсты. Он выглядел как необъятное гнездо с великими древесными нефами из шульерских крон, ступенчатыми насестами и чашами покоя, где любили спать властвующие по крови. Троном Байдо Лу служили уродливые корни у кромки гнезда, прорвавшиеся из толщи земли. «Зифам» лишь нужно было придать им форму, и Цертовья Новь завеяла властью. Эту власть и унаследовала юная Бакина, как что-то само собой разумеющееся.

Прошло множество лет, превративших Бакину в старуху, множество дней, не поселивших в ее утробу дитя, множество ночей, остывающих, как и ее власть. И теперь все то, чем жила шаманка, были мысли о том, что будет с народом, когда она оставит этот мир. И никакие заклинания воздуха, никакие лечебные мази и настои не могли вернуть ей утраченную молодость. Если она умрет, а она умрет, то пусть трон займет ее верный оратор – норф Гессар, сын великого норфа Везриона. И да поможет ему в установлении власти сам Нипраг, на то есть обещание, власть за власть.

Восстания – вот что ожидало эти земли после ее смерти. Время, когда любой и каждый сможет биться за власть, но власть будет у того, на чьей стороне будет войско, пусть и ненавистных ею кэрунов.

Священный Союз, великие правители с чернильными сердцами внутри. Она с легкостью нарушила все его законы лишь потому, что знала об их корысти. Они попытаются, да, они точно попытаются разорвать Аскию на куски, но этому не бывать, если на трон взойдет новый правитель. И сейчас, смотря в лицо норфу Гессару, она не утратила веру в завтра.

Он был приятной человекоподобной наружности. Голубые глаза сияли словно сэйланжские пофы, пухлые губы манили собой прекрасных лесных дриад, облюбовавших все правящее гнездо. Его мускулы, прикрытые минимум одежды, говорили о том, насколько усердно он отдавал себя тренировкам по выносливости Култа. Темная кожа сходилась на обнаженной спине, как и на груди, розоватыми пигментными пятнами, больше напоминающими спиралевидные узоры, нежели что-то хаотичное. Очень часто старая Бакина, словно заботливая мать, гладила его плечи, склоненные перед ней, чувствуя к нему ничем не объяснимое родство. Ему было восемь тысяч триста тридцать пять лун, ей же уже и не сосчитать. Но когда он родился из утробы прислужницы Питты, норф Визреон доживал свои последние дряхлые дни, а наследнице власти было уже ни много ни мало, а семнадцать тысяч лун.

«Эти луны превращают нас в прах», – подумала Бакина, присев на окостенелые корни великого трона.

Норф Гессар, вооружившись белым пером, пергаментом и горшочком с черной смолой деревьев Эку, произрастающих возле отрога изгоев, сидел по правую руку от шаманки и был готов писать по-кэрунски ее высшую волю. За возвышением, на котором находился трон, простирались ступенчатые насесты, на них восседали представители касты «белых сов». Шаманы, разодетые в травяные одежды, покуривали в костяных трубках дисову

траву, похихикивая от образов, снизошедших в их пустые головы. Когда-то, а точнее восемь лет назад, ее завезла сюда плодотворица Салкса, старая Бирвингия, получающая за это маленькое удовольствие, выращенное на собственных полях, три тысячи изумрудных пет в год. А нынче, к слову сказать, она снова находилась в этом природном зале, но уже пленницей, закованной в прочные цепи. Место, которое было ей отведено, находилось на самом нижнем пороге, сразу после насестов, где располагались служители из касты тенистых рум и воины когтистых псов. Они-то ее и держали, как собаку на крепкой поводке.

– О великая королева Салкса, – надменно обронила Бакина, – пиши, мой Гессар.

Юный норф, макнув кончик пера в горшочек, принялся выводить на пергаменте стройные буквы.

– С прискорбием к вашему положению, по отношению к зирданскому варвару, я вынуждена принести вам еще больше плохих новостей.

Бакина взмахом руки, родившим напористый ветер, повелела служке принести курительную трубку и поджечь в ней щепотку травы. Та поспешно исполнила ее волю, склонившись перед ней, как подобало самой низшей касте.

– Во время притаргского заката, – продолжила она, – что воспылал три луны назад, заката амийских охотников и диких воплей из бездны Гессальских вод, мои воины узрели растерзание вашей «Северной Пирэллы». Она проплывала возле берегов Аскии, когда от буйства или же возмездия подводных сущностей, нарекаемых Гивалами, ее мгновения были сочтены.

Лживая старуха выпустила из легких потоки дыма, что, клубясь, походили на бестелесный духов.

– А ты освоила кэрунский! – чья-то напористая речь пламенем сорвалась от нижних порогов. То была склоненная перед властью, неумытая Бирвингия, сотрясающая свои цепи.

– За столько лет, с последней нашей встречи, – отозвалась Бакина, – Ваш несносный язык паразитом залез в мои мудрые мысли. Так что и не вытянешь.

Бирвингия плевалась от этих слов, ведь она хоронила ее буквально заживо.

– Пиши, Гессар. – повелела шаманка, отмахнувшись от от причитаний неугодной старухи, как от мухи. – К моему большому сожалению, о великая Вессанэсс, мои ладьи подоспели к месту крушения слишком поздно. Нам с трудом удалось отогнать изумрудных монстров и обнаружить десяток разорванных тел на водной колыбели. Наверняка вы хотели отправить к нам гонцов для чего-то важного, но, увы, они не сошли на берег.

– Гадина! – выпалила плодотворица, за что и получила удар в живот. От боли она простонала, прищурив в безысходности покрасневшие глаза.

– Мой долг был сообщить вам об этом, – изрекла Бакина, – на то есть законы Священного Союза, чтимые всеми. К которым я трепетно отношусь.

На ветвях хвойных шульер, замкнутых в нефы, галдели белые совы, словно потешаясь над страданиями пленницы. Недобрая сотня белокрылых птиц гадила прямо на головы восседающих ниже, но, похоже, только Бирвингия сторонилась как могла этих непроизвольных атак.

– Я закончила с письмом, мой дорогой Гессар, – сказала Бакина. – Отправь его сегодня же с совой, пока солнце не опустилось за горизонт.

Юный норф утвердил ее волю поклоном головы и отложил перо в сторону. Потребовалась пара минут, чтобы черная смола высохла. За эти пару минут он встал с верхней ступени насеста, распрямился и соловьиным свистом вызвал почтовую сову. Медленно кружась, она слетела с ветки прямо на его руку, спрятав широкие крылья. Пергамент, скрученный в свиток, не нужно было привязывать к совиной лапке, эти птицы намертво вцеплялись когтями в то, что им давали. А произнесенного слова – Вессанэсс – хватило для того, чтобы обозначить пернатой путь до адресата. Птица вспорхнула и вылетела в кроновый просвет, Бирвингия только и слышала ее отдаляющийся свист.