Голова сахара. Сербская классическая сатира и юмор
Шрифт:
Печаль — это поэзия… А поэзия — грустная улыбка, которая сквозь слезы играет на молоденьком личике…
Было время, когда я ночи напролет с набожным восхищением слушал грустные трели соловья; эти маленькие птички мне часто казались херувимами и серафимами, которые возносят у величайшего престола всемогущей и всемилостивой природы хвалебные гимны своему создателю… Я и сам с ними пел и с ними грустил. А теперь? Верно, человеческая жизнь тоже делится на четыре времени года — весну, лето, осень и зиму… Но и летом бывает град. А в жизни — страшные обиды, которые безжалостно уничтожают и разоряют самые нежные всходы розария, заботливо взлелеянного в пылком сердце.
Но я не собираюсь утомлять вас грустными наблюдениями и мыслями,
Для вас я приготовил маленькую зарисовку из жизни начальствующих и бедных подчиненных.
Итак…
Бедняга подчиненный без разрешения своего начальства осмелился дышать майским воздухом! Поистине неслыханно! Выйти до восхода солнца, слушать нежную и печальную песню соловья, слушать жаворонка, наслаждаться журчанием ручья, лечь в душистую траву! Ну, это уже слишком!.. Предаться грезам и не заметить, что уже пробило восемь часов, забыть строгий приказ начальства, всем сердцем и душой отдаться радостям прекрасной, никем еще не тронутой книги природы, и все это без разрешения свыше; и в этом невинном наслаждении забыть про бремя и тоску, раздирающую твою грудь, не вспоминать про тяготы и мерзости, которые преследуют тебя по пятам всю твою горестную жизнь…
Ну, подобную вольность нужно наказать! Строго наказать! Да так, чтоб провинившемуся было неповадно наслаждаться праздностью…
Назову мое начальство Иваном. Я знаю, что это нехорошо да и законом запрещено менять имена, но в конце концов это ведь вполне пристойное имя!.. Что вы смеетесь?.. Каракалла{2}, Нерон, Иван Грозный… Это же исторические личности! Чего бы не дал какой-нибудь уездный начальник только за то, чтобы назваться Дионисием{3} или Нероном?.. Но напрасно, проклятые параграфы связывают его по рукам и ногам… Мартин остается Мартином, но и Мартин может сколько угодно топтать своего подчиненного… Вы помните народную сказку: как удивился трусливый заяц, когда лягушка, напугавшись его, от страха в воду прыгнула… Значит, лягушка боится зайца, практикант{4} — шефа канцелярии; учитель боится секретаря, преподаватель гимназии — директора, жандарм — уездного начальника. И так снизу доверху! И всех трусов топчут, а наглецов повышают в должности, ибо тот, кто ведет себя как Нерон, доказывает свою способность быть у власти. Будь у него мягкий, кроткий, уступчивый нрав, те, кто ниже, могли бы проникнуться убеждением, что и они люди!.. А это уж никуда не годится, не правда ли? Например, какой-нибудь подчиненный осмелится вдруг рассердиться на своего шефа и потом не снимет шляпы перед милостивой госпожой, его супругой!.. Так можно дойти до крайности: прикажет господин шеф своему подчиненному отнести домой четверть мясной туши или крутить вертел, а тот возьмет да ответит ему: «Сударь! Крутить вертел и таскать мясо не входит в мои служебные обязанности…» Разве это не было бы упрямство, непослушание и непокорность по отношению к старшему, то есть проявление недисциплинированности, которое заслуживает примерного наказания…
Как я уже сказал, восемь часов утра. Месяц май… В уездной управе все на местах. Господин уездный начальник, чиновники, писари и практиканты — все уже за работой; только один стул остался незанятым. Господина шефа канцелярии, которого имею честь вам представить, зовут Живко Крунич… Он утверждает, что еще прапрадеды его носили корону и что он имеет право на первый освободившийся престол в Европе; конечно, я, будучи добропорядочным европейцем, поклоняюсь их величеству с величайшим подобострастием…
Что же касается его внешности, то, ей-богу, он и похож и непохож на чистокровного королевского отпрыска. Например, волосы у него желтые, как корона, борода рыжеватая, нос совсем красный… А это уже доказывает, что крови в нем полно, и не гусиной — гусь, как мы знаем, снаружи белый, белый как снег… Можно было бы сказать, что он напоминает
Итак, господин Крунич вошел в канцелярию с серьезным выражением лица, как это и приличествует человеку столь благородного происхождения. В левой руке он держал белую шляпу, в правой — большую немецкую книгу, на обложке которой золотыми буквами было написано заглавие: «Uber die Siphilistischen Krankheiten. Praktische Studien des Dr. Lukas»[4].
Доктор Лукас в Германии очень известен, и все немецкие выкормыши в своих университетах пользуются его практическим пособием и говорят, что многого достигли в образовании…
Он окинул взглядом персонал канцелярии, между прочим сделал замечание, что они тратят много бумаги, надо экономить государственное добро, и посему рекомендовал им писать крупно (чтобы близорукий председатель мог прочитать без очков), но буквы и слова писать плотнее… Кстати, это весьма мудрая мысль, которой недурно воспользоваться нашим писателям, особенно тем из них, кто еще не имеет счастья получать субсидию из разных литературных и нелитературных, отечественных и иностранных, тайных и явных фондов…
Но тут он увидел пустой стул, лицо его побледнело, а борода стала огненно-рыжей.
— Господа, это уж слишком!.. Прошло десять минут, а господин Мирко еще не пришел! Надо его наказать и доложить о нем господину уездному начальнику!
По всему было видно, что господин шеф очень рассердился; он на скорую руку роздал документы, которые требовалось переписать, повернулся спиной к подчиненным, открыл дверь зала заседаний и направился прямо к начальнику. Спустя три минуты он вернулся, улыбаясь, очень довольный: скулы на его лице порозовели и дрожали от радости, глаза блестели, рукой он удовлетворенно поглаживал свои рыжие усы, которые, как он не уставал доказывать, были красивее, чем у Барбароссы, и при этом клялся живыми и мертвыми, что у Милоша Обилича{5} были голубые глаза и рыжая борода. Многие ему верили, а больше всего практиканты, не получавшие жалованья — те, которых отчислили из школы раньше, чем они начали изучать историю. Только один осмелился не поверить. Это был практикант Пайко, родившийся в том округе Сербии, где вырос Обилич: он от старых людей слышал, что Милош был красив, высок и силен, с каштановыми волосами и бородой, а не рыжий и не пузатый, как мужицкий жеребенок, которого держат на одной мякине.
Но тут господин шеф увидел, что пустой стул занят, что Мирко сидит на своем месте, он немного насупился и укоризненно на него посмотрел.
Мирко молодой человек, ему едва исполнилось девятнадцать. Лицо у него бледное от бесконечного сидения за столом, а может быть, и от печали, мягкий взгляд, меланхолическая улыбка, вечно блуждавшая у него на губах, выдавали его мирный и кроткий характер. Не в силах вынести строгого взгляда господина Крунича, Мирко опустил глаза и грустно смотрел на груду документов, которую ему оставил для переписки грозный шеф.
— Господин Мирко, вы опоздали на службу на тринадцать минут?
— Да, господин Крунич.
— Почему, позвольте спросить?
— Господин шеф, у меня болит грудь, точнее, что-то в груди, доктора сами не знают что…
— Однако гулять вы могли?
— Я ходил гулять как раз по причине слабой груди. Знаете, в Смилянину рощу, туда, где похоронили влюбленную бедняжку… Ах, как там приятно, как красиво! Как пахнут липы, как грустно выводят свои рулады соловьи!.. Сударь, это бальзам, «что больному лечит грудь!»