Голова сахара. Сербская классическая сатира и юмор
Шрифт:
— Эс лебе дас Дойчен фатерлянд![6]
Должно быть, это был пруссак, и ему примерещилось, что где-то на баррикадах в него угодила республиканская пуля; и вправду, казалось, будто он умирает.
— Ди лейте зинд… ди… ди…[7] — И захрапел наш бедняга культуртрегер.
Так выглядит кофейня у входа, а в глубине — о, тут совсем другая публика: пять-шесть пенсионеров, семь-восемь торговцев и те, что не продают ни шелк, ни сталь, а тихо-мирно дают деньги взаймы… О, воистину милосердные, добрые люди!.. Они ничего не делают — курят, едят, пьют и получают проценты… Так им ниспослано богом, а власти их не трогают, ибо люди они почтенные, у них есть деньги, а деньги — убедительное доказательство наивысшей порядочности человеческой личности. Взгляните, к примеру, на этого толстяка, что ходит обычно в серой епанче и с воротником
— Знаете, люди добрые! Хотите верьте, хотите нет, — этими словами начинал он каждый свой рассказ, как, например, газета «Видовдан» начинает свои передовицы — сперва схема, содержание, семейные дела его высочества, затем держава как таковая: ведь в организме державы всегда есть больной сустав — тот ее член, что осмелился проявить недовольство нашим «статус-кво»; итак: — Знаете, люди добрые, что касается моего побратима, хотите верьте, хотите нет — но это такое бескорыстное сердце, исключительная душа, редкая честность! Хотите верьте, хотите нет, но он не пропускает ни одного православного праздника, ходит в церковь, почитает духовенство. Как-то накануне свадьбы фрайлы Юци мне рассказывала достопочтенная протоиерейша, что побратим мой бросил на поднос две полновесные монеты по двадцать крейцеров каждая, а когда в канун николина дня господин протоиерей святил воду, побратим поцеловал ему руку… Хотите верьте, хотите нет, но он в самом деле хороший человек! А как его все почитают! Боже мой! Из-за него и наши, и турецкие аристократы готовы передраться. Вот, например, был тут проездом Кабул-эфенди, так сразу бросился его разыскивать, отобедал у него и подарил ему четки. А знаете какие? Из чистейшего янтаря! Был побратим и на венгерской войне{15} — с тех пор он, бедняга, и страдает ожирением. Знаете, жители Бачки и Баната ссорились, оспаривая его друг у друга, угощали одними тортами и паштетами — тут перекусит, там закусит, вот и вернулся мой побратим тучным, как… как вршацкий епископ… Аппетит у него и сейчас, слава богу, отменный; начнет есть, кажется, готов волка живьем слопать… Хотите верьте, хотите нет, но побратим мой человек замечательный!
А знаете, как они побратались? Это тоже удивительная история. Один из них сторонник Вучича, другой — Обреновича! «Враги до гроба»{16}, а лгут все время и себе, и другим, лгут тем, кому обязаны говорить правду, лгут напропалую! Это их жизненный принцип: лгать и жить. Руководствуясь именно этим принципом, они и побратались. Им чуждо изречение: «Живешь, чтобы работать, ешь, чтобы жить»; у них совсем другая философия: «Живешь, чтобы есть, лжешь, чтобы было что есть»… Я и мое окружение не смеем ничего сказать вслух — они не должны слышать ни единого моего слова, даже звука, намека — если услышат, беда! Ужас! Сразу начнутся толки: это против князя, это против властей и т. д., особенно тот самый в светло-желтом пальто, умеющий с виртуозной легкостью передернуть карты, помнящий точно, что в 1831 году в сочельник съел на ужин покойный князь Милош{17} и какое слово впервые пролепетал одиннадцатимесячным ребенком, — он, конечно, знает все, а остальные посетители кофейни верят ему… А как же иначе? Они не верят в то, что ясно, как белый день, а только в ложь… Удивительные люди! Хорошо известно, что могут не поладить между собой ремесленники одного цеха, даже поп с попадьей, но ложь с ложью не поссорятся никогда! Эта братия живет в наилучшем согласии, помогая друг другу, возможно еще и потому, что нет ничего дешевле лжи… Она не стоит ничего, а всем занятна, особенно людям знатным и богатым, которым истина сама по себе ненавистна.
Вот и наш долговязый школяр. В левой руке у него шапка, в правой — кусок сыра, завернутый в чистую бумагу, бумага белая, а сыр отрезан тонким большим ломтем, так что все это выглядит как конверт с некой депешей. Парень почтительно положил сыр на столик, учтиво поклонился и вышел. Оба пенсионера-консерватора проводили его долгим взглядом, а когда он исчез за дверью, подозрительно уставились на нас с приятелем — им было бы жаль упустить хоть единственный день без того, чтобы «не подкинуть» властям новенького доноса. Они околели бы от страха за свою пенсию, да и город был
— Что же это за депешу они получили?..
А тощий свечник, сморщенный, как пузырь, из которого выпустили воздух, тихонько добавил:
— Тут дело нечисто! Поверьте, этот бородатый что-то скрывает; неладное затеял, не иначе, сразу видно — он из-за Дуная, из Бачки; говорят, в прошлом году его видели вместе с Милетичем!{18}
— Да, да! — подхватил другой — толстяк в гарибальдийской шляпе, с красивым, но отталкивающим лицом. — Это правда, а мы ведь знаем, как о них и им подобных думают наши правители.
— Мы обязаны разузнать, наш долг выяснить, что у них там, в этой депеше, и доложить властям.
— Непременно! Нужно сообщить властям ради блага нашего отечества.
Бормотание становилось все отчетливее, разговор все громче, и наконец к нам подошел тот самый — в светло-желтом пальто.
— Добрый вечер, господа!
— Добрый вечер!
И он с умильной улыбкой подсел к нам за стол, поглядывая на наш швейцарский сыр.
— Гм-гм… Знаете… Хотите верьте, хотите нет… — Тут он высморкался, обтер платком усы и, проведя рукой по волосам, заговорил снова: — Знаете, сейчас такое странное время! Война… Франция… Хотите верьте, хотите нет, но люди ратуют за республику… — При этом он взглянул на меня пристальнее… — Говорят, и у нас есть республиканцы. — Взгляд его стал более строгим… — Да, да, всю эту смуту посеял Милетич! Знаете этого преступника? Он получил по заслугам! Вы знакомы с Милетичем?.. — И он снова пронзил меня испытующим взглядом.
Я молчал.
— Почему вы не отвечаете? — спросил меня пенсионер осипшим голосом.
— Потому что не хочу!
— Ах, вот оно что! Ха, ха, ха! Знаете, господа, хотите верьте, хотите нет, но вы же сами себя выдали! — Затем он обернулся ко мне и совершенно безапелляционным тоном, словно судья после удачного допроса преступника, перешел к угрозам… — Видите этого господина торговца?.. — И он указал пальцем на одного из тех, кто не торгует ни шелком, ни железом. — Смотрите, он кивает, подтверждая, что видел, как вы шли с Милетичем рука об руку, и это, заметьте, было в городе Нови-Сад! Вы поняли меня — в городе Нови-Сад?..
— Боже мой, а я подумал, будто вы спрашиваете меня, знаком ли я с портным Милетичем! А вы имели в виду Светозара Милетича! Это, господин любезный, совсем иное дело! Я со Светозаром не только знаком, но и глубоко его уважаю… К такому человеку любой народ отнесся бы с восхищением и уважением. Это яркая личность! Он…
— А депеша не от него ли?.. — перебил меня достопочтенный пенсионер и уже намеревался схватить наш швейцарский сыр, но мой изрядно проголодавшийся товарищ опередил его и сунул часть ломтя сыра себе в рот. Тут я не на шутку испугался, как бы мой товарищ и единомышленник не переступил границы того, что газета «Видовдан» именует коммунизмом, и схватил оставшуюся половину нашего сыра, которая в тот же миг отправилась ко мне в желудок.
— Люди добрые! Видели, как они съели депешу? Разве можно теперь усомниться, что дело тут нечисто? Разве не кроются за всем этим ужаснейшие интриги? Съесть депешу! Ну, если и теперь для наших подозрений нет оснований, то можете меня считать круглым идиотом.
— Кто знает, может, это была депеша от самого Гамбетты?
— А может, и от Рошфора?{19} Или от Маркса из Лондона?
Вдруг все затихло. Снова вошел наш долговязый школяр и, почтительно склонившись, сказал вполголоса, но так, что все его слышали:
— Сударь, я передал вашей квартирной хозяйке, что вы не придете домой, так как с приятелем в «Пестрой кофейне» ужинаете швейцарским сыром…
Юноша поклонился и ушел.
— Э-хе-хе!
— Гм-гм-гм!
— Да, да!
Издавая такие звуки, отходили от нас достопочтенные пенсионеры и славные торговцы.
Перевод М. Рыжовой.
МИЛОВАН ГЛИШИЧ