Голова сахара. Сербская классическая сатира и юмор
Шрифт:
Это ужасно; такое одиночество тяжелее могильной земли… Помните ли вы, сударыня, прекрасную народную песню:
Тяжела ль земля, сыночек Йово?
Нет, родная, не земля так давит —
Девичьи проклятья тяжелее.
Вы прокляты! Прокляты людьми, народами, временем; все вас ненавидели, за исключением разве какого-нибудь платного слуги тирании и произвола, рабски пресмыкавшегося перед вами; да, сударыня, такие продажные рабы дерзали льстивыми одами, передовицами в газете, благодарственными адресами доказывать миру, что вы прекраснее любой богини и ваше лицо подобно солнцу… а взгляд? а сердце?.. Ах, оно столь же исполнено нежности и благодати, как
Вы были идолом для идолопоклонников… И люди в вас верили…
Не знаю, как это могло случиться, только и мне вы иногда казались прекрасной, но и тогда я не мог вас любить! Я вас всегда ненавидел, даже дыхание ваше часто казалось мне тяжелым, удушающим, ваш взгляд — неприятным, ваша речь непристойной, глупой, невразумительной… Однажды вы обнажили передо мной грудь… Дескать, вот этой грудью вы вскормили одних рыцарей и это — теплая, ласковая, истинно материнская грудь! Я прикоснулся… Ах, сударыня! Змея не столь холодна, мороз не так обжигает стужей, лед и тот теплее… Вы холоднее мрамора, холоднее смерти, я не услышал даже легкого биения вашего сердца. Все в вас было глухо, тихо, немо… И эта тишина напомнила мне печальное кладбище в полночь, когда его заметает декабрьский снег… А я, сударыня, у которого это кладбище поглотило все самое дорогое на свете, казался сумасшедшим, голыми руками разгребающим глыбы льда, чтобы среди этой ледяной смерти отыскать искорку жизни. Ах, и что же я унес с собой? Иззябшее тело, растерзанное сердце! Да, сударыня, это были ваши дары!..
Возможно, вы спросите меня, откуда такая ненависть?.. Я и сам этого не знаю, только думаю, это плоды высокомерной суровости, с которой вы меня так часто встречали… Прихожу к вам. Вы спокойно и величественно сидите на своем троне. Подхожу к вам ближе, вы поднимаете длинные ресницы, устремляете на меня взгляд ваших больших глаз и с барским высокомерием спрашиваете:
— Что это?.. Что вы мне принесли?..
— Цветение этой весны или, лучше сказать, моей весны. — Конечно, я только так выразился, ведь у меня, сударыня, весны никогда не было, в стужу выхаживал я цветы, взлелеяло их не солнечное тепло, они взошли на моих муках и выросли, колеблемые вздохами, орошаемые слезами. Вот почему цветы эти так печальны!
Вы опускаете длинные ресницы и с глубоким презрением оглядываете цветочек… И постепенно лицо ваше мрачнеет, глаза загораются, а белая округлая ручка начинает обрывать на цветке лепесток за лепестком, пока от заботливо взращенного цветка не остается один сломанный стебелек; тогда вы мне возвращаете его с укоризненными словами:
— Это, сударь, было ядовитое растение, оно заражает атмосферу нашей отчизны.
— Сударыня, в человеческой жизни тоже много отравы… Видите ли, я думаю, ядовитое жало скорпиона образуется из той самой пищи, которой он наполняет свой маленький желудок… А разве оскорбления не действуют как яд на кровь человека?.. Помните перевод Йовановича:{7}
Бешено мчатся кареты,
Брызгая грязью на нас.
С тех пор как себя я помню,
Кем был я и кто я сейчас?..
Вот что, сударыня, причиняет боль! Я не завистник и не допускаю даже мысли, что стану когда-то богатым, более того, сударыня, я этого вовсе и не хочу!.. А надменных богачей и угнетателей я обязан ненавидеть и презирать уже потому, что сам я бедняк, они же в бедноту швыряют грязью…
О, я знаю, вы помните эти чудесные и печальные стихотворения, но думаю, и сейчас, после смерти, вам жаль, что вы не смогли их хоть как-то запятнать; ваши останки и в могиле плачут, что эти прелестные благоуханные цветы бессмертного Беранже не попали под ваши острые цензорские ножницы и вам не удалось их по-своему усовершенствовать… изуродовать…
Женщины — удивительные создания: та из них, что сама не рожает, жаждет уничтожить чужой плод!
Не стану вас упрекать за то, что редко рожаете,
— Пусть немые заговорят, многоречивые смолкнут!
Вы сломали железные перья у сынов вольности, чтобы они не могли писать для пользы родины и ее свободы, а платным слугам лжи и насилия дали перья из золота, чтобы писали гимны султанам… Разве это не прискорбно?.. Гимны султанам, гимны охранителям:
…Цвет, как в мае,
А в цветах змея таится злая…
Вы знаете Гундулича?{8} Как не знать, если он у славян известен даже малым детям? Конечно, знаете! Но он вас не знал! Маленькая Дубровницкая республика не пускала вас в свои пределы… Вот несчастье!.. А то «Слезы блудного сына» были бы еще печальнее и горше! Ну, а для блудницы вы очень удачный прообраз, жаль, что поэту не дано было узреть величественные черты вашего лица и яркий наряд, прикрывающий грудь без сердца… услышать ваши пышные восхваления собственной искренности… я думаю, он воспевал бы тогда только цветы, а после каждой строфы следовал бы рефрен:
А в цветах змея таится злая!..
Простите, сударыня, вы это мое письмо не прочтете, вы мертвы, холодны как лед… Живые не знают даже, где ваша могила, а я написал все это лишь для того, чтобы вы не отошли в небытие невоспетая; хотел я этой небольшой элегией утешить и ваших ныне живущих почитателей, пусть увидят, что они утратили, высокочтимая, благопочившая сударыня…
У меня есть еще одно адресованное вам письмо, предназначенное, собственно говоря, вашим тоскующим почитателям… А пока простите вашего Теорина.
Перевод М. Рыжовой.
Моя любовь
Кладбище безмолвно, и мертвецы ничего не читают… Это вам, покойная сударыня, подтвердят все врачи, однако кладбищенский сторож, охраняющий вашу надгробную плиту с надписью, дрожащим голосом рассказал любопытному слушателю, что однажды ночью явился ему призрак, подобного которому он никогда не видел среди живых… И это были вы! В ваших руках дрожал сложенный листок исписанной бумаги, слепой взгляд ваших изнуренных глаз был направлен на него.
Когда вы прочли написанные строки, ваша рука упала, сухой скелет вашего огромного тела затрясся так, что ясно послышался скрип зубов и скрежет иссохшихся ребер.
— Ах, все меня ненавидят, все меня презирают! Оскорбляют и после смерти! Они не знают милосердия, им незнакомо чувство любви…
Тяжело вздохнув, вы коснулись пустым черепом холодного камня своего надгробия и горько зарыдали, голос ваш раздавался зловеще и глухо, как эхо от ударов тупой лопаты со дна свежевырытой могилы… Да, да, ваш голос утратил силу и ту ясность, которой не было и в вашей жизни, ведь жизнь ваша была загадкой нашего столетия, вы служили мракобесам и попирали борцов за свободу. Вы, сударыня, были подошвой на сапогах ваших господ, а господа, разумеется, не ходят по грязи — они шагают прямо по цветам, топчут все прекрасное, возвышенное, идеальное. Сколько роз погибло под их грубыми сапогами? Зато крапива и терновник росли беспрепятственно; и теперь «Тежак»{9} напрасно старается их выкорчевать — слишком глубоко они пустили корни… Сербия — плодоносная земля, рачительный садовник сделал бы из нее сад, мир дивился бы красоте его, а святоша клялся бы, что это рай, в котором можно наслаждаться вечным блаженством… Но миллионы душ должны годами обливаться потом, чтобы истребить бурьян, что посеяли вы с несколькими наемными поденщиками на этой плодородной земле…