Голубой бриллиант (Сборник)
Шрифт:
ему об отцовских обязанностях очень доходчиво, строго и
внушительно растолковал будущий грозный тесть. Свадьбу
сотворили в спешном порядке, ибо меньше чем через месяц
после свадебных торжеств на белый свет появились два
близнеца Ююкиных, два мальчика очень похожих на Игоря, о
чем не уставала твердить весьма довольная зятем теща и
бабушка. В виде приданного Игорь получил московскую
прописку в просторной квартире тестя, мастерскую
ту самую, в которой происходила презентация портрета
Богородского. Кажется, он был доволен. Не очень заботясь о
хлебе насущном, учитывая достаток тестя, писал заказные
портреты "новых русских", которых рекомендовал ему тесть,
обзавелся "иномаркой", два раза побывал на курортах
экзотических стран.
Нынешний летний отдых Ююкины решили провести не
на море, а на реке, на матушке Волге, проплыть до
Сталинграда, а обратно возвратиться в Москву на поезде или
самолете. Идею путешествия по Волге предложил Лукич, он
давно мечтал совершить такое турне по Волге со своей
возлюбленной Альбиной, с которой его связывала целых
десять лет негасимая, неземная любовь. Богородский родился
в Саратове, там провел свое детство и юность, и живя в
Москве, он грезил Волгой, погружаясь в воспоминания детства,
она была притягательной звездой его души и юношеских грез.
Решено было отправиться в турне вчетвером: Лукич с
Альбиной и чета Ююкиных. Когда Игорь сказал жене об идее
Богородского и что тот будет на теплоходе со своей
возлюбленной, Настя, не раздумывая, согласилась составить
компанию. Она не была знакома с Альбиной, но видела ее на
даче Лукича, слышала о ней лестные слова от мужа, и чисто
женское любопытство влекло ее к знакомству. Заранее были
куплены билеты на теплоход, до отплытия оставалось меньше
недели, и теперь, балагуря за столом о женщинах и любви,
Ююкин решил напомнить Богородскому:
– А вы не забыли, Лукич, о Волге? Приготовили
чемоданы, все уложили?
Эти, казалось, такие обычные и совсем не обязательные
слова вдруг передернули, точно спугнули Богородского. Он
433
занервничал, как-то поднапрягся, подтянулся, мрачно
посмотрел на Игоря и властно попросил, протянув свой бокал:
– Налей мне, да не вина, коньяка налей.
– Мы с Игорем
удивленно переглянулись. Что это? Шутка? А если всерьез, то
с чего бы это? Лукич и коньяк - такого за долгие годы нашего
знакомства и дружбы я не помню. Ююкин поднес бутылку
коньяка к бокалу, прицелился, но наливать
вопросительно уставившись на Богородского, удостоверился:
– Вы всерьез, Лукич?
– А я что? По-твоему я несерьезный человек! Ты знай
свое дело, наливай. Наше дело пить, а твое наливать. Ты
хозяин, мы гости. Ты обязан угощать.
– Погоди, Игорь, - вмешался я. Поведение Богородского
меня начало беспокоить.
– Дай мне бутылку.
Но не успел Игорь передать мне коньяк, как Богородский
выдернул у него из рук бутылку и налил себе грамм пятьдесят.
Поднял бокал, обвел нас возбужденным заговорщицким
взглядом, сказал:
– Ну, кто со мной? За Россию, за ее воскресенье и за
погибель ее врагов! - И лихо осушил бокал. Поморщился,
крякнул, похрустел огурцом. Задумчиво понурил взгляд,
заговорил, делая паузу между словами. Эта манера говорить
медленно, с паузами у него, как я заметил, появилась недавно,
с год тому назад. - А с чемоданами, Игорек, случилась
проблема. Да, ситуация. Че-пе, не ЧП, а нечто не
предвиденное. Спутница моя исчезла...
– Альбина?
– ненужно уточнил Ююкин, изобразив на лице
испуг и растерянность.
– Что значит исчезла?
– спросил я.
– То-то и значит. Выходит, исчезла и любовь, - ответил
Богородский, глядя на нас влажными хмельными глазами. -
Бунин прав: "разлюбила и стал ей чужой. Что ж, камин
затоплю, буду пить. Хорошо бы собаку купить". Камин у меня
на даче, собаку, пожалуй, не плохо бы завести. Собака -
верный друг, она не предаст и не изменит. Только мороки с ней
много. Остается - пить. Да камин растопить.
– Что за вздор - пить! От тебя ли слышу, Лукич?
– сказал
я. - Лучше поведай нам - друзьям своим тоску-кручинушку.
Может и размыкаем.
– И поведала Аринушка мне печаль свою великую, -
продолжал Богородский некрасовской строкой, склонившись
над столом. Возможно он раньше, когда завели речь о
женщинах и любви, решил излить то, что накипело в его душе
434
и потому для стимула принял коньяк. С его возлюбленной
Альбиной я был знаком. Своими сердечными делами Лукич
откровенно делился со мной. Последние тридцать лет его
жизни проходили на моих глазах. Мы были
единомышленниками, у нас не было друг от друга тайн. Он
был одним из самых близких мне друзей. Его открытая душа,
широкий самобытный ум и светлый артистический талант