Голубой бриллиант (Сборник)
Шрифт:
театре любовников играете. Да на вас еще не то, что дамочки,
девицы глаз кладут.
– Театр - одна статья, а жизнь совсем другая. Да и в
театре еще один сезон сыграю, отмечу свое семидесятилетие
и на покой.
– Какой покой, Лукич? О чем ты говоришь? Покой только
снится, - сказал я, заметив, что к нам приближается плавной,
мягкой походкой супруга Ююкина Настасья. Мужской разговор
о делах сердечных не был предназначен для ее любопытных
ушей.
– Коль вы взяли с
собой инструменты, то естественно должен быть концерт.
Наряженная в светлый, просторный балахон при
непомерно широких рукавах, сшитый из легкой ткани и
васильковую, до немыслимых пределов короткую юбку в
обтяжку, и широкополую прозрачную шляпу, она шла к нам с
восторженной улыбкой во все лицо и открытым беспечным
ртом, что можно было принять за сексуальную озабоченность
этой молодой, здоровой и самоуверенной женщины. В таком
наряде при её-то толстых ягодицах и полных икрах коротких
ног она имела экстравагантный, если не сказать пошловатый,
пожалуй смешной, нелепый вид. Заметив ее, Лукич скорчил
443
гримасу, и тут же прикрыв ее иронической улыбкой, с
поддельной учтивостью сказал:
– А вот и Настя на наше счастье. Вы, сударыня, смею
заверить неотразимы в своем курортном наряде.
– Вы, Егор Лукич, неисправимый насмешник. Но я вас
прощаю, учитывая ваш возраст.
– Какой возраст, что за чушь, - быстро вмешался Игорь.
–
Возраст самый что ни есть, можно сказать, возраст любви.
Лукич вовсе не хотел уязвить Настю, он вообще к
женщинам относился с трогательным почтением и утверждал,
что плохих женщин в мире не бывает, а если и встречаются
порочные, то в их пороках повинны мужчины. Он говорил, что
женщина и природа - это самое прекрасное, что есть на
планете Земля.
Настя осмотрела нас с любопытством и подозрением и
наигранно спросила:
– Ну, о чем вы тут секретничаете?
– О предстоящем концерте с вашем участием, - ответил я
и подумал: "Чисто женская интуиция подсказала ей, о чем мы
сейчас вели разговор. Удивительно".
– А какое мое участие, в чем оно состоит?
– с деланной
учтивостью поинтересовалась Настя, щуря круглые глаза.
– Вы будете петь под аккомпанемент вот этих двух
маэстро.
– Так. Значит, я солистка, они музыканты, ну а вы,
господин писатель, в каком амплуа выступаете?
– В амплуа благодарного зрителя. Я буду горячо хлопать
в ладоши и неистово кричать "Браво!"
У Богородского и Ююкина
музицировать. Лукич хорошо играл на гитаре, Игорь на
балалайке. В дружеских компаниях на даче, особенно в летнее
время, они составляли отменный дуэт: играли и пели, и
естественно, как уж водится, перед этим пили. В путешествие
они прихватили с собой гитару и балалайку, чтоб оживить наш
отдых. Но музыкой мы решили заняться под вечер, на закате
дня. А сейчас, когда солнце стало сильно припекать, хотелось
спрятаться куда-нибудь в тень. И я ушел в каюту. Впереди
предстояли длинные дни безделья. Их надо было как-то
скоротать. С собой я взял две книги, но читать их мне не
хотелось. Я не знал чем себя занять. В "блокноте писателя",
который я с собой захватил, не было пока что ни одной строки,
и откровенно говоря, не предвиделось. Болела душа, и
болезнь эта была связана с общим положением в
444
оккупированной сионистами стране, установивший свою
диктатуру. Часто в пригородных электропоездах я
прислушивался к разговору простых людей о том, что
сотворили "демократы" с некогда великой державой - СССР.
Люди возмущались, роптали, проклинали правительство,
Ельцина, Горбачева. И самое обидное было то, что эти же
нищие, голодные, ограбленные до ниточки голосовали за
Ельцина и на последних выборах президента. Почему? Что это
– затмение разума, зомбизм, необратимая умственная
деградация? Я искал ответа, хотя он лежал на поверхности:
привычка жить чужим умом, доверчивость и детская
наивность, полное подчинение телеящику, отсутствие
элементарного иммунитета к откровенной, циничной лжи.
Однажды в электричке, слушая жалобы пожилой женщины о
том, что даже хлеба не на что купить, я спросил: "А за кого ты
голосовала?" И она так просто, без раскаяния ответила: "Да за
Ельцина. А за кого ж еще". И мне хотелось ей бросить в лицо:
"Ну и подыхай теперь, безмозглое животное!" Я понимаю, что
грубо, что "безмозглое животное" не виновато, что мозги его
вынули ловкие шулера, что ложь их хитроумна, изобретенная в
специальных адских лабораториях, научно-исследовательских
институтах, выверенная на новейших компьютерах, что народ
наш, прежде, чем обобрать и унизить, лишили его главного
иммунитета: чувства достоинства и национальной гордости,
патриотизма, символа веры. Я мысленно искал выход из этого
чудовищного тупика и не находил, утрачивал последнюю