Голубой бриллиант (Сборник)
Шрифт:
сравнима. Она единственный экземпляр. В общем,
реликтовая. Но ты ее напиши. И не только портрет: картину с
нее напиши.
– В ответ он согласно закивал головой и прикрыл
веками глаза. В это время в дверь осторожно постучали.
468
– Это по мою душу, - недовольно и торопливо прошептал
Игорь и проворно спрятал уже пустую бутылку под одеяло,
сдвинул стаканы и накрыл их моей шляпой. Вошла Настя,
разрумяненная, возбужденная,
Наметанным взглядом пробежала по каюте, защебетала:
– Что это вы в такой день сидите в душной конуре? На
воздух идите, на солнце. И шляпа на столе. Дурная примета:
деньги водиться не будут.
– Так они и без шляпы и при шляпе не водятся, - сказал
я, понимая, куда она метит. Но сегодня она была миролюбиво
настроена, не стала трогать шляпу, хотя и догадывалась, что
под ней спрятано.
Глава третья
ЛАРИСА
Вот уж действительно, как в стихах: "Соловьем заветным
лето пролетело", или в других: "Лето красное пропела,
оглянуться не успела..." Именно, не успела оглянуться, как
перевалило за тридцать. А это тоже в жизни важный рубеж:
прощай молодость, вершина зрелости, пик. И через два дня я
его перешагну. Через два дня мне будет тридцать один год. А в
душе все чаще звучит мотив популярной песни: "И некогда нам
оглянуться назад". Некогда и стоит ли оглядываться? Ничего
особо выдающегося там, в ушедшем, не было. А что есть в
настоящем, что в будущем? Настоящее - это сплошной
кошмар. Будущее покрыто мраком. И будет ли оно вообще это
будущее? Будет ли Россия, как государство, в двадцать первом
столетии? Будут ли русские, как нация, этнос? Эти тревожные,
тоскливые вопросы угнетают, наверно, не одну меня. Они
волнуют миллионы русичей, обращенных в рабство
американо-израильскими оккупантами. Лето пролетело
безалаберно, сумбурно, и нечего вспомнить... Хотя нет - есть
что вспомнить, пусть мимолетное, как дым, как утренний
туман. И в самом деле, был туман над Волгой, именно утром,
когда мы плыли на теплоходе в Нижний. И были приятные
встречи, беседы с Егором Лукичом, с моим Булычевым. Да, в
юности, заядлая театралка, я была заочно влюблена в Егора
Булычева, мне нравился тип сильного и умного мужчины,
деятельного и обаятельного. И вот эта неожиданная встреча
на теплоходе. Я увидела его таким, каким представляла в свои
студенческие годы: обаятельным, умным, душевным. С ним
469
приятно и легко говорить, душа его открыта, без лукавства
ханжества. В нем есть нечто притягательное, располагающее к
откровенности, какая-то тихая, доверчивая открытость души. С
ним я чувствовала себя, как давним другом и совсем не
замечала, что нас разделяют сорок лет. Да, ему было сорок,
когда я родилась. Он много видел, много знает. Рассказывал
интересные истории из жизни великих актеров, ветеранов
МХАТа Качалова, Москвина, Топоркова, Грибова. От него я
узнала, что Шекспир и Сервантес умерли в один день - 23
апреля 1616 года, что Лапе де Бега написал две тысячи двести
пьес, а Кальдерон сто десять. Как он понимает меня. Мне
казалось, он читал мои мысли. Он говорил: "Вы не знали
настоящей любви". Наверно не знала, а то что знала, было
ненастоящим. Не хочется об этом вспоминать.
Мы были студентами, беспечными мечтателями, строили
планы, питали надежды, жаждали любви, красивой и большой.
Я - провинциалка, влюбленная в Москву, он - москвич, видный,
веселый, общительный. Пользовался успехом у девчат, - это
подогревало его самомнение. Он считал себя неотразимым и
внушал эту мысль нам, неопытным, доверчивым. В том числе
и мне. Он был старше меня тремя годами. Ослепленная своей
мечтой, я видела в нем только хорошее. Легкомыслие, эгоизм,
самовлюбленность его я не замечала, хотя все оно лежало на
поверхности. Я увлеклась, я верила его пустым, неискренним
словам, видела в нем наше будущее, семью, детей, то, о чем
мечтает большинство нормальных девушек. В тумане пылких
чувств, сладких речей, подогретых вином, я отдалась. Для него
это было привычным делом, как глоток вина - минутное
удовольствие. А для меня - трагедия. Не таким я себе все это
представляла. Я жаждала ласки, нежности, поэзии. А получила
нечто недостойное, оскорбительное. Добившись своего,
удовлетворив свою похоть, он стал холодным, циничным.
Сказал, что связывать себя семейными, узами он не намерен,
что вообще я не подхожу для роли его жены. Для меня это
было не просто разочарование, - это был страшной силы удар,
крушение всех светлых надежд, веры в добро, в человека.
После этого я всех мужчин мерила его мерой, я их ненавидела.
Мне они казались все на одно лицо, и их интерес ко мне
сводился только как к постельной принадлежности.
Так продолжалось несколько лет. В двадцать семь я сама