Голубой бриллиант (Сборник)
Шрифт:
и победили.
– То было другое поколение, - сказала я и с
благодарностью посмотрела на Витю за поддержку. - Наш
народ, к сожалению, доверчив и его рабовладельцы опутали
ложью. Он поверил телевизионной лжи.
– Но тогда в магазинах были очереди за колбасой, и
водка по талонам, а за границу людей не пускали, и за критику
правителей сажали. Магазины пусты. Была цензура, -
заговорил приятель Инны Саша Быков, разбитной паренек из
семьи
ребят пользовался авторитетом и влиянием. Я ожидала от него
"каверзных" вопросов, он откровенно поддерживал
демократов, считал себя "нашдомовцем". В группе были и
жириновцы, и лебединцы, и явлинцы, и поклонники
рыжковского "Народовластия", и зюгановцы, - которые
называли себя просто патриотами-государственниками. Но я
почему-то думала, что Саша первым атакует меня вопросами.
Но он уступил первенство Инне, которая обычно предпочитала
иметь "последнее слово". Сегодня последнее слово я решила
оставить за собой.
532
– Хорошо Быков, - сказала я.
– Давайте разберем ваши
тезисы по пунктам. Перед самой горбачевской перестройкой в
магазинах действительно не хватало товаров. Но товаров
было достаточно на складах, как теперь выяснилось, их
придерживали будущие "новые русские", чтоб создать
недовольство среди народа и потом спекульнуть ими на
свободном рынке. Это было запланированное вредительство.
Да, поездку людей за границу ограничивали. Зато сейчас
свободно путешествуют шпионы, контрабандисты, уголовники.
Да, за критику наказывали и это было глупо. Сегодня
критикуют и президента и его окружение, вскрывают жуткие
преступные их деяния. А толку что? Они как нарушали законы,
так и нарушают, как грабили, так и грабят. Но вы не помните и
то хорошее, что было при Советской власти. По ночам вы
свободно гуляли в парках, на улице, не боясь преступников. Вы
отдыхали в пионерских лагерях, санаториях, ваши родители
платили гроши за лекарства и квартиры, которые получали от
государства бесплатно.
Я перечисляла все блага, что дала народу Советская
власть. Словом, у нас произошел острый и откровенный
разговор. Позиции студентов разделились, пожалуй, на две
равные части. И это печально, что половина поддерживали
бездумно Инну Гехт. Проблемы сионизма, а тем более
еврейства для них не существовало. Многие просто не
понимали и не знали, что такое сионизм и его главная роль в
разгроме СССР и превращение России в страну рабов, страну
господ. И наш диспут имел потом для
последствия. Конечно, Инна Гехт проинформировала своих из
университетского начальства о моих крамольных,
антирежимных не просто настроениях, - о них там давно знали
по позициям моего отца, - но и о попытке просветить
студентов. Ко мне стали придираться главным образом
русскоязычные деятели. Мне стали устраивать обструкцию.
Намекали о моем поведении и отцу. Он решительно
поддержал меня. Но тем не менее в университете постарались
создать вокруг меня атмосферу отчуждения и неприязни.
Произошло это перед самыми зимними каникулами. Я сказала
своим, что на все каникулы уезжаю в Москву, буду жить у Лиды
(о Лукиче они ничего не знают). И все рассказала Лукичу.
Егор встретил меня, как всегда, с юношеским восторгом.
Я рассказала ему о своих неприятностях в университете. Он
попытался успокоить меня:
533
– Все это мелкие интриги. Не обращай внимания. Или
бросай к черту эту дерьмократовскую Тверь и переезжай в
Москву, которая не намного лучше Твери. Устроим тебя на
работу по специальности. На худой конец пойдешь учителем
истории в среднюю школу. А там посмотрим. Я переговорю со
своим другом всемирно известным нашим историкам
академиком Рыбаковым Борисом Александровичем. Может он
посодействует. Ты, надеюсь, слышала о нем?
Я слушала его лекции в МГУ, знаю его труды. Так ты с
ним знаком?
– Даже дружен.
– Удивительный у тебя круг знакомых и друзей. Я
привыкла к Лукичу, к его уютной и такой гостеприимной
квартире. Да что значит - привыкла? Я полюбила его, он стал
мне родным и самым близким. Я уже не мыслю себя без него.
В этот приезд лежа в постели он говорил мне, откровенничал:
– Я знал женщин. За свою долгую жизнь повидал разных
– добрых и капризных, ласковых и холодных, искренних и
лживых, расчетливых стяжательниц и влюбленных поклонниц,
болтливых тараторок и сдержанных, вдумчивых. Они
приходили и уходили, не оставив в душе и памяти заметных
следов. Исключением была разве что Альбина,
немногословная, ценившая мой талант и мой авторитет,
которым охотно пользовалась, и любящая подарки. А кто их не
любит? Я всегда был щедр, а в то время мои заработки
позволяли мне быть щедрым, не то, что нынче. Я часто теперь
задаю себе вопрос: любил ли я Альбину? Или был просто
привязан к ней, поскольку других, лучших ее, не встречал и не