Голубой бриллиант (Сборник)
Шрифт:
украсит мою женскую коллекцию, - ответил Игорь и мило
улыбнувшись, вопросительно посмотрел на меня. - Как
Лариса? Согласны?
– Ты не забывай, что Лариса не имеет столько
свободного времени, как твоя неизменная модель Анастасия, -
за меня ответил Лукич, и в голосе его я уловила ревнивые
нотки. Вдруг спросил: - Ты своих "Циников" закончил?
– В общем, да.
536
– Покажешь?
– Тон Лукича дружески покровительственен.
–
объявил Игорь и вытащил из-за шкафа большое полотно. На
нем было изображено всего две фигуры, написанные в полный
рост на золотистом фоне церковного интерьера: патриарх
Алексий-Ридигер (не путать с патриархом Алексием-
Симанским) и Борис Ельцин с лукаво потупленным взором и
свечой в руке, а патриарх, облаченный в торжественные ризы
и сверкающую драгоценными камнями митру с крестом и
тресвечником в руках. При помпезном золоченом фоне уж
очень ярко были выписаны художником характеры
персонажей: ханжество недавнего атеиста Ельцина-оборотня,
и торжествующая самоуверенность, граничащая с наглостью,
бывшего лютеранина-иноверца, а ныне православного
патриарха Веся Руси, ярого экумениста и поклонника
иудаизма. Оба ненавистники России. В девяносто третьем в
октябре с благословенья антисоветчика - патриарха,
антипатриот Ельцин расстрелял из танков законный
парламент. Долго и внимательно рассматривая эту картину
Лукич заключил:
– Ну, Игорек, я поражен и обрадован: ты сотворил
шедевр! Я очень опасался карикатуры, очень. А у тебя
получилось ядовитое, но правдивое историческое полотно.
Документ. Это посерьезнее репинского "Крестного хода". Это,
скажу тебе уровень "Боярыни Морозовой" и "Что есть истина".
Ты не смущайся, что я поставил тебя рядом с такими титанами
русской живописи, как Репин, Суриков и Ге. Ты достоин.
– Спасибо, Лукич, - смущенно ответил Игорь. - Ваше
мнение для меня очень важно. Я знаю: вы дружили с Кориным,
с Пластовым. А теперь не будем терять время - за работу.
Сегодня сделаем рисунок углем. Для начала.
Немного волнуясь, я взошла на свой "трон". Лукич, не
обращая на нас внимания, продолжал расхаживать по залу и
рассматривать картины, которые он уже не однажды видел. Он
просто старался не мешать работе художника. Игорь
определил мне позу и посоветовал не напрягаться и не делать
искусственным лицо и глаза.
– Сидите естественно и думайте о чем-нибудь хорошем,
например, о
А я внимательно наблюдала за Игорем, всматривалась в
его черты лица, и постепенно открывала для себя что-то
новое, чего прежде не замечала. У него были круглые, очень
живые, подвижные глаза, которые придавали ему юные черты.
537
В них сверкали озорные искорки. Всматриваясь пристально в
меня, он щурил их, делал серьезный, озабоченный вид. В
одной руке он держал уголь, которым колдовал на картоне, в
другой обыкновенный школьный ластик, которым стирал какие-
то лишние штрихи. Стройный, подтянутый, мелколицый и
худой, он то подходил вплотную к мольберту, то отступал от
него и, щурясь смотрел то на меня, то на рисунок, который,
конечно, я не видела. У него были светлые, наверно, мягкие
волосы и очень выразительные пухлые, почти детские губы,
такие беспокойные, как глаза, пожалуй, даже страстные. Мне
он показался симпатичным парнем, несмотря на его простые,
даже неуклюжие манеры. Не отрываясь от рисунка и не
оборачиваясь, он сказал как бы между прочим:
– Лукич, чтоб вам не томиться от безделья, соизвольте
поставить на плиту чайник для будущего кофея. Если вас,
конечно, не затруднит.
Прошло около часа и я почувствовала нечто вроде
усталости. Оказывается, это совсем не просто, как я думала,
сидеть без движения и смотреть в одну точку. Лукич ушел на
кухню, поставил чайник и вернулся с тремя чашками,
блюдцами, баночкой растворимого кофе и сахарницей. Все он
это поставил на стол и обратился к Игорю:
– Ты, Игорек, что-то сегодня в молчальники играешь? "Не
узнаю Григория Грязнова". Ты бы Ларису просветил, о
художниках что-нибудь рассказал. О каком-нибудь Пикассо.
– О Пикассо? Хорошо, извольте. Вы слышали о
Женевьене?
– Женева - это город. А Женевьена - может пригород, -
ответил Лукич.
– А вы, Лариса? - Я отрицательно замотала головой,
боясь потерять позу.
– Женевьена - это возлюбленная престарелого Пикассо.
Она была моложе его почти на пятьдесят лет. Это когда Пабло
было за восемьдесят, - продолжал Игорь, не отрываясь от
дела равнодушным тоном, как бы между прочим.
Я была удивлена, у меня даже появилось сомнение,
может Игорь сочиняет. Но я не посмела раскрыть рта. Зато
Лукич, который непонятным образом как бы читал мои мысли,