Голубой бриллиант (Сборник)
Шрифт:
знал. Был ли я счастлив с ней? Думаю, что нет. Для полного
счастья чего-то мне не хватало. Она говорила, что счастлива.
О себе я такого сказать не мог. Не было у нас духовного
единения. Близость духовная была, но слияния не было.
Сегодня я от чистого сердца говорю: я счастлив. В тебе я
нашел все, о чем мог мечтать и даже сверх того. Без тебя и вне
тебя я не мыслю своей жизни. Ты моя совесть, и мысленно не
посоветовавшись с тобой, я
боюсь тебя потерять. Уйдешь ты от меня, и жизнь моя
остановится, станет ненужной, бессмысленной, не жизнь, а
прозябание. А зачем тогда она? Я человек деятельный и
полный любви. Без любви я не смогу жить. Без тебя я ничто.
Он говорил искренно, как на исповеди, взволнованным
голосом, и слова его согревали душу, как волшебный бальзам.
Мне приятно было его слушать и сознавать неотвратимость
534
моих чувств к нему, мою любовь, я прижалась к его горячей
сильной и нежной груди, мне хотелось слиться с ним навсегда,
стать частицей его самого, переполненного, несмотря на
возраст, пылкими благородными чувствами. Да и разницы в
возрасте я не ощущала. В метро, в электричке я смотрела на
мужчин, по разному одетых, но на их лицах, в их глазах я
видела бездуховных и бессердечных дебилов, которые лет
десять тому назад встречались очень редко. Я сказала:
– Любимый мой Егор, нам надо спланировать наше
время каникул.
– У меня есть планы, - ответил он.
– Я заказал Игорю
твой портрет. Мы завтра пойдем к нему на первый сеанс. Если
ты, конечно, не возражаешь.
Я не возражала. Я никогда не позировала художникам.
Для меня было любопытно и престижно. Я уже представляла
свой портрет рядом с портретом Лукича в его гостиной. Это
высокая честь, символ нашей любви.
К Ююкину мы с Лукичом поехали в январе во время
каникул. День был не очень морозный и не ветреный. Падал
мягкий, пушистый, ленивый снег, как это бывает на
театральной сцене. Он создавал праздничное настроение. На
душе было легко и радостно. Ююкин нас ждал к десяти часам,
но мы уснули где-то во втором часу, проспали и приехали к
нему только в одиннадцать. Уже с порога Лукич оповестил:
– Не ворчи, Игорек: проспали. А потом дело житейское -
девчонка долго марафет наводила. Я говорил: не надо,
натуральная ты еще прекрасней. Но разве их убедишь.
Я впервые была в мастерской художника. Мне все здесь
нравилось своей необычной обстановкой: обилие картин,
самовары, вазочки, тюбики красок, кисти. И посреди большой
комнаты мольберт с прикрепленным
белого картона. За мольбертом, немного в сторонке невысокий
помост, покрытый старым ковром, на помосте небольшое
кресло с резными, деревянными, покрашенными под бронзу,
подлокотничками.
– Это твой трон, милая моя королева, - сказал Лукич,
кивнув на кресло. Он по-хозяйски расхаживал по мастерской,
шарил привычным взглядом по картинам и вдруг,
остановившись у мольберта, недовольно проворчал:
– Ты все таки решил картон. Но я же просил тебя о
холсте.
535
– Так лучше, Лукич. Мы ж договорились: сделаю рисунок
углем на картоне, а на холсте композиционный портрет
маслом.
– И углем можно было на холсте, - смирительно молвил
Лукич.
– Скажи, что пожадничал.
– А ты знаешь, сколько теперь стоит холст? Это тебе не
советские времена, - оправдывался Ююкин.
Пока мужчины припирались, я с интересом
рассматривала картины. Тут были и пейзажи - зимние и
летние, в которых угадывались знакомые мне по дачном
поселке Лукича и Ююкина места, и цветы, и натюрморты,
сочные, словно живые. Но особое мое внимание привлекли
женские портреты. В основном это была одна и та же женщина
– Настя, жена Игоря. Поясной портрет в пестром летнем
платье с полуобнаженными плечами и грудью с букетом
полевых цветов в руках. Другой портрет - она же в темно-
зеленом бархатном платье с глубоким вырезом, обнажившим
короткую шею и часть груди, украшенной золотой цепочкой и
янтарным кулоном, восседающая вот в этом кресле. Левая
рука оперлась в подлокотник и подбородок, правая в кольцах
свободно покоится на коленях. Взгляд задумчивый,
естественный. Этот портрет мне понравился. Мне даже
захотелось иметь именно такой. Только вот фон, какой-то
золотистый мне показался не совсем здесь уместным. Другие
же портреты той же Насти, написанные в разных позах и
одеждах, мне показались неестественными, безликими и
пустоглазыми. А большая картина, на которой была
изображена Настя, лежащая на тахте в халате, наброшенном
на обнаженное тело с кокетливой улыбкой, отдавала
фальшью.
– Ну, как тебе "Настениана"?
– спросил меня Лукич, глядя
как я внимательно рассматриваю женские портреты.
– Игорь,
как Рубенс - у него одна натурщица - собственная жена.
Однообразно и скучно.
– Попробуем создать "Ларисиану", может она оживит и